Публицисты 1860-х годов

Подчеркнув, что он вынужден сообщать о восстании крестьян в Бездне в «том самом виде», в каком этот факт «сообщен» в официальной «Северной пчеле», то есть без каких бы то ни было комментариев, летописец подробнейшим образом излагает ход событий в Бездне и находит возможность в эзоповой форме выразить в подцензурной печати чаяния и стремления, толкнувшие народ на восстание: «чистой» воли «ожидали» и «желали» крестьяне, именно она «как нельзя более согласовывалась с ожиданиями крестьян». А «чистая» воля — это «полное освобождение крестьян с землей» . Крестьяне не получили такой «воли» — в этом причина волнений и бунтов, которые вызвало, говоря слонами Герцена, «всекаемое освобождение».

Восстания и возмущения крестьян «в губерниях Владимирской, Самарской, Симбирской, Калужской, Пензенской, Орловской, Подольской, Петербургской, и Ярославской» (1861, 6, III, 1) — так встретили, по свидетельству летописца, русские крестьяне свое «освобождение». Июньская «Современная летопись» «Русского слова» вся, от первой до последней страницы, заполнена материалом о крестьянских волнениях, вызванных к жизни реформой 19 февраля.

Летописец недвусмысленно раскрывает их причину: «Толкователи Положения», то есть те народные вожаки, которые одушевляли крестьян к «непреклонному сопротивлению», «хорошо поняли Положение — иначе действия их не могли бы иметь столь определенно противоправительственного характера» (1861, 6, III, 14) (курсив мой. — Ф. К.).

Из номера в номер летописец «Русского слова» показывает, что реформа не изменила в принципе «экономического порядка», порождающего массовый голод крестьян, потому что была проведена в интересах помещиков: «Едва ли какое-либо правительство отнеслось бы к интересам своих землевладельцев более заботливо, как это поступило наше» (1865, 5, III, 33). Реформа явилась таким откровенным обманом народа, что теперь крестьянин уже с крайним недоверием встречает очередные нововведения сверху, «которые он так долго выносил на своей спине». «Крепостное право, — пишет обозреватель, — ниспослало на него реформы, от которых не скоро заживут бока этих странных людей», не понявших тех благих «намерений», с какими «преподавали» им «помещичью цивилизацию» (1863, 11–12, III, 49), — прямой намек на методы, которыми «всекалось» освобождение крестьян.

А в итоге, пишет обозреватель журнала, крестьянин наш «так запуган всякими попечительскими о нем габотами, что поневоле делается осторожен, упрям и недоверчив ко всякому новому благодеянию. Курная и вонючая изба для него кажется лучше не потому, чтоб он не сознавал потребности жить в светлой и чистой избе, а потому, что ему боязно решиться на всякую перемену, так как она самым вероломным образом может обмануть расчеты его; так ему хоть жутко, но он уверен, что не будет хуже» (1863, 11–12, III, 49).

Но кто же этот таинственный летописец, автор внутреннего обозрения журнала, который с такой последовательностью из номера в номер развивал те революционно-демократические идеи, которые столь определенно были высказаны еще в статье А. Топорова «Невольничество в Южно-Американских штатах» в апрельской книжке журнала за 1861 год?

Основной массив материалов в журнале «Русское слово», посвященных оценке крестьянской реформы, — как статья за подписью А. Топорова «Невольничество в Южно-Американских штатах», так и «Летописи», — принадлежал Благосветлову. Эти выступления свидетельствуют, как далеко была истинная позиция редактора «Русского слова» от того либерального взгляда на реформы, который ему по традиции приписывают. «Иллюзии на какие-то высшие благодеяния наших администраторов начинают отрезвляться», — с удовольствием замечает Благосветлов в письме Мордовцеву от 12 марта 1862 года.