Пучеглазый

Но нашу братию так легко не запугать! Если бы они страшились людской молвы, то никогда бы не вышли на демонстрацию. Так что все продолжали вежливо разглядывать носки ботинок. Я уверена: не случись то, что случилось — и все бы обошлось. Ну, мы бы еще немного подождали, а потом мама пожала бы плечами и, нарушив тишину, сказала бы: «Ну ладно. Пятнадцать — шестнадцать, какая разница?»

Но тут полицейский хмыкнул.

Лично я не обратила бы на это внимания.

Будь здесь Джеральд Фолкнер, он бы, возможно, тоже хмыкнул, и не менее громко. Но Пучеглазому-то мама готова была все простить. А вот полицейскому — нет.

— Платок дома забыл? — поинтересовалась она тем самым тоном, каким бабушка обычно спрашивает: «Насмотрелся?» И я уже тебе рассказывала, что звучит это так грубо, что мама раз и навсегда запретила нам с Джуди это повторять.

Полицейского, ясное дело, рассердило, что мама на него так напустилась. Он был совсем еще молоденький. Может быть, мамино ехидное замечание напомнило ему о днях, когда его собственная мамаша отчитывала его за то, что он принес домой грязь на форменных ботинках и натоптал на ее замечательных чистых полах. По крайней мере, на его лице появилось то же самое выражение, что бывает у Джуди, когда мама ее допечет.

— Ну же, решайте побыстрее! — пробормотал он угрюмо. — Пятнадцать или шестнадцать, не могу я больше тратить на вас свое время.

Тут он дал маху!

— Ваше время! А как насчет моего? — Уж теперь-то мама говорила точь-в-точь как его мамаша. — Это ваша работа, забыли? Вам за это платят.

Мама погрозила полицейскому пальцем, словно он был трехлетним карапузом.

— У меня дел побольше вашего, если хотите знать. И работа у меня не менее важная. Да к тому же мне еще надо двух дочек воспитывать и за домом следить. Так что лучше не заикайтесь, что я трачу ваше время. Мне гораздо важнее мое собственное.

Надо признать, что инспектор Мак-Ги здорово вымуштровал своих подчиненных. Меня саму так и подмывало арестовать маму за оскорбления. Но, возможно, полицейский смекнул, что поступи он так — и мы таки добьемся своего: арестованных станет именно шестнадцать. Трудно судить, был ли это достойный пример удивительного самообладания или просто мелкая месть, но в любом случае ему удалось удержать себя в руках. Он просто смотрел в пустоту перед собой, словно был за тысячу миль отсюда, и молчал, будто воды в рот набрал.

Мама только было собралась вновь открыть рот, чтобы еще пуще на него напуститься, но тут, завершив миссию милосердия, вернулся Джеральд и услышал, что происходит. Рванув вверх по скользкой насыпи, он схватил маму за руку.

— Прекрати, Розалинда! — одернул он ее. — Полицейский не виноват, что вы весь день здесь убили.

— Ну и я не виновата, — раздраженно ответила мама. — Я бы тоже предпочла провести воскресенье в тишине и покое, задрав ноги кверху, будь я уверена в разумности нашей оборонительной политики. Вместо всего этого! — и она махнула рукой окрест. Поди догадайся, на что именно она указывала: на грязь или на колючие струи дождя, на бесконечный забор, протянувшийся в обе стороны на многие мили, или на нашу изгвазданную в грязи компанию. — Разве я стала бы тогда околачиваться около унылых военных постов и размахивать намокшими от дождя плакатами, таща за собой моих бедных маленьких крошек!

Я пропустила мимо ушей «бедных маленьких крошек», решив, что это как раз то, что миссис Хатри называет «весьма неудачный образец красноречия». Но Джуди — я заметила — надулась. Она снова притулилась к Джеральду Фолкнеру, почти уткнувшись носом в его заляпанные грязью брюки. Из этой удобной позиции она, не отводя глаз, следила за мамой.

И полицейский тоже. Но он явно решил не ввязываться в бесконечный спор о действенных способах влияния на государственную политику обороны. Стиснув зубы, он пробормотал лишь:

— Может, теперь пойдем? Все пятнадцать.

В его словах не было насмешки. Я там стояла. Я сама слышала. Возможно, он лишь слегка подчеркнул это «пятнадцать», ну совсем чуть-чуть. Но мама утверждает, что он растянул рот, словно клоун в дешевом балагане, и буквально усмехался ей в лицо. Однако все остальные позже согласились, что в данных обстоятельствах, когда мама прилюдно задирала беднягу, словно он был лично ответственен за перевооружение всех ядерных подлодок в Британии, полицейский держался с удивительной выдержкой.

По крайней мере, лучше, чем она. Я-то знаю, что мама терпеть не может всяких шутников — как и я сама, но, если честно, она, видимо, совсем голову потеряла, раз так взъярилась, услышав, что он сказал «пятнадцать». Высвободившись из рук Джеральда, она плюхнулась на траву перед забором. Потом, схватив острые кусачки, которые всё еще лежали поблизости, разжала их и, не успели мы сообразить, что она задумала, живенько перерезала кусок заборной сетки.

— Шестнадцать!

Все захлопали. Ну конечно, начали-то квакеры — они всегда рады стараться. Но и другие присоединились к ним, даже Джуди.

Лишь мы с Джеральдом застыли в ужасе и молча наблюдали за происходящим.