Пучина боли

— Ну а сейчас я уже этого не чувствую. Это я просто немного переживала по поводу своего проекта. Я собираюсь сделать цикл фотографий, которые будут сняты в разное время дня. Начну с вечерних. Но это должно быть строго определенное время: девять утра, шесть вечера и девять вечера.

— Насколько я помню, вы говорили мне, что это будет что-то вроде съемки с воздуха?

— Не с воздуха, а просто с высоты. Я хотела снять первую серию со шпиля нашего собора, но мне не дали разрешения. Так или иначе, вечерние снимки я начинаю делать сегодня. Знаете это новое здание «Гейтвэй», сразу за окружной дорогой?

— Ах да. Я не думал, что его уже достроили.

— Почти достроили. У меня там живет подруга, так что сегодня я туда отправляюсь со своими аппаратами. Она меня выведет на крышу — она у них плоская, — и я буду снимать город с высоты. А если сегодня еще и появится луна, это будет довольно впечатляюще.

Кардинал слышал энтузиазм в ее голосе. Доктор тоже не мог оставить это без внимания.

— А ваша подруга будет там вместе с вами? — спрашивает Белл. — Мне казалось, вы всегда работаете в одиночестве.

— Она просто проведет меня на крышу и сразу же убежит на репетицию. Так что крыша будет полностью в моем распоряжении.

— Итак, что же изменилось с прошлой недели? В прошлый раз вы воспринимали вашу работу так безнадежно. — Белл отлистал свою записную книжку назад. — «Не знаю, зачем мне вообще брать на себя труд этим заниматься, — так вы сказали. — Я ни разу в жизни не сделала ничего стоящего. Всем наплевать на мои фотографии, и так, скорее всего, будет и дальше».

Ее собственные слова тяжело ударяются в нее. Ее лицо резко меняется, кожа у уголков глаз вдруг обвисает, рот приоткрывается.

Она тебе доверяет, подумал Кардинал. Она с тобой совершенно откровенна. Обычно Кэтрин куда более замкнута, особенно если речь идет о ее работах. А с тобой она сразу раскрывается. Она хочет твоей помощи. Она хочет, чтобы ты помог подавить ее собственные темные порывы. И как ты отплатил ей за доверие?

— Это было… — говорит она и как-то обмякает. — Это было…

— Вы думали о том, чтобы навсегда бросить фотографию. Вы думали, что дальше заниматься ею бессмысленно. Не хочу быть грубым, но мы ведь сейчас должны извлечь на поверхность самые глубинные ваши чувства.

— Нет, нет, я понимаю, — отвечает Кэтрин. — Я и забыла, как мне было плохо на той неделе.

— Угу

— Но я думаю, что это была просто предпроектная хандра. Мы это уже обсуждали. Когда я начинаю новый проект, я всегда переживаю, всегда выдумываю себе всевозможные причины, чтобы за него не браться. А как только я начинаю так думать, жизнь сразу кажется мне чередой неудач, отсюда и тоска.

— «Из всего, что я сделала, ничто не представляет ценности», так вы сказали…

Сволочь, подумал Кардинал.

— В этом есть нечто большее, чем просто легкая тоска, — продолжает Белл. — Из всего, что вы сделали, ничто не представляет ценности?

— Это просто было… я хочу сказать, что… я думала… я думала… Понимаете, так всегда бывает, когда я нервничаю насчет проекта: начинаю изыскивать всевозможные причины, чтобы им не заниматься. И главная причина здесь — мысль: кому до этого есть дело? Не то чтобы за мной тянулся такой уж длинный шлейф успехов. Например, в моем возрасте Карш^[61] уже прославился благодаря своим портретам, Андре Кертеш^[62] уже сделал и самые прекрасные из своих уличных зарисовок, и свои безумные экспериментальные работы, а Диана Арбус уже выставилась в Музее современного искусства. Зачем мне-то стараться?

Так я всегда думаю. Но потом все эти мысли отступают, и я начинаю думать только о работе — о технических трудностях, о том, как интересно будет варьировать экспозицию, — и забываю обо всем остальном.

— Любопытно, что вы вспомнили Диану Арбус.

— Она была потрясающая. Всего-навсего девочка из Верхнего Вестсайда, — и, представьте, она забиралась в самые страшные углы Нью-Йорка, снимала там трансвеститов, карликов и бог знает кого еще. Она была просто фантастическая.

— Возможно, самый знаменитый фотограф прошлого века.

— Насчет этого не знаю. Но среди женщин-фотографов — да. Это так.

— Во всяком случае, так было после того, как она покончила с собой.

— Это было так печально, — говорит Кэтрин, словно она потеряла подругу. — Я все о ней прочла. У них с мужем была такая крепкая любовь. После того как они расстались, она уже никогда не стала прежней. Она так и не смогла это пережить. Не думаю, чтобы работа или признание, в любых количествах, могли бы для нее это как-то сгладить. И ведь она его не обвиняла, она его по-прежнему любила. И он тоже продолжал ее любить.

Она говорит о ней, точно они были лично знакомы долгие годы, словно они каждый день болтали и вместе работали, подумал Кардинал. Как я мог это упустить? Может быть, я просто не вслушивался?

— Но факт остается фактом, — негромко замечает доктор Белл. — Она покончила с собой, и, даже если в итоге она не стала самым знаменитым фотографом, она, безусловно, стала одной из самых знаменитых самоубийц, и это повлияло на восприятие ее работ. Вы наверняка много о ней размышляли.