Пугачев

Оставив в Берде часть своих войск под командой Шигаева, Пугачев отправился в Татищеву крепость. Эта крепость была очень важным стратегическим пунктом: она прикрывала пути в Оренбург, Илецк и Яицкий городок.

Пугачев понимал, что предстоит решительное сражение с правительственными войсками. Он придумал оригинальный способ укрепления: приказал насыпать снег у крепостных стен, облить его водой и превратить таким образом в ледяной вал. Пугачев сам расставил пушки, сам назначил к ним канониров, сам направил дула пушек туда, откуда можно было ждать вражеское войско, шедшее под командой князя Голицына. Он измерил расстояние до различных пунктов перед крепостью, и колышками обозначил предельные поражаемые пункты.

Затем Пугачев собрал бойцов, призвал их к стойкости и мужеству, приказал соблюдать полную тишину, спрятаться и открыть артиллерийский огонь лишь тогда, когда правительственные войска подойдут на пушечный выстрел.

…В крепости все замерло. Вражеский разъезд из трех казаков приблизился к крепостным стенам. Стоявшие за воротами Пугачев, Овчинников и Арапов выслали навстречу разъезду бабу с хлебом и солью. Ей поручили сказать, что в крепости никого нет, что население ждет Голицына. Но казаки заметили за валами вооруженную толпу и ускакали. Пугачев с Овчинниковым бросились в погоню и одного казака захватили в плен.

Настал день 22 марта.

Артиллерийская перестрелка открыла сражение. Канонада продолжалась четыре часа. Голицынским пушкам отвечали тридцать пугачевских орудий.

Пугачев сделал стремительную вылазку из крепости. «Братцы-солдаты, — кричали пугачевцы, — что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братию…»

Повстанцы дрались отчаянно. Несколько часов с переменным успехом длился бой перед крепостью.

Пугачев не заметил обходного движения противника, стремившегося окружить город и крепость и отрезать осажденным путь к отступлению. Численное и военно-техническое превосходство правительственных войск было очевидно. Надо было спасать себя и своих сторонников от плена. Овчинников убеждал Пугачева:

— Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята.

— Хорошо, я поеду, — ответил Пугачев. Но он думал не только о себе. — Но и вы, — продолжал он, — смотрите ж, коли можно будет стоять, так постойте, а коли горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасться в руки^{154}.

Пугачев взял с собой Почиталина и еще трех близких людей и уехал. Голицынские казаки погнались за ним, но безуспешно. Пугачев примчался в Берду.

Часть защитников Татищевой крепости бежала, другая продолжала защищаться с мужеством отчаяния. «Я не ожидал, — доносил князь Голицын, — таковой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики»^{155}.

Убитые пугачевцы валялись в лесу, в сугробах, по дороге. Около трех с половиной тысяч попали в плен, остальные бежали бездорожной степью. Вся артиллерия Пугачева досталась победителям.

ВОССТАНИЕ ТАТИЩЕВА КРЕПОСТЬ — КАЗАНЬ

Казалось, Пугачев разгромлен окончательно. «То-то жернов с сердца свалился», — делился Бибиков радостным известием с женой. Он поздравил московского главнокомандующего Волконского «с окончанием всех беспокойств» и уверял его, что теперь «мы будем час от часу ближе к тишине и покою». Поздравления стекались в Петербург из разных мест дворянской империи. В свою очередь, Волконский утверждал, «что сие внутреннее беспокойство к концу почти пришло».

Коллегия иностранных дел сочинила для гамбургских газет статью о победе над «изменниками», иностранные посланники отправляли своим правительствам соответствующие доклады. Английский посол сэр Роберт Гуннинг сообщил в Лондон «об окончательном подавлении мятежа»^{156}. Он тоже радовался победе: восстание парализовало английскую торговлю в Оренбурге и сделало невозможным сношения английских купцов с Китаем.

Для Пугачева началась полоса неудач.

Двадцать четвертого марта подполковник Михельсон разгромил около Уфы Чику-Зарубина. Башкиры и татары — главная сила армии Зарубина, дрались геройски.

Михельсон доносил, что у башкир «злость и жестокосердие с такой яростию вкоренились, что редкий живой в полон отдавался, а которые и были захвачены, то некоторые вынимали ножи из карманов и резали людей, их ловивших»^{157}.

Видя безнадежность дальнейшего сопротивления, башкиры ушли в горы, Чика-Зарубин уехал в Табынск, где его поймали. Расправа была беспощадной. Даже Михельсон признавал, что уфимские помещики, купцы, чиновники «в окрестных деревнях, в отмщение делают важные разорения».

Некоторые башкирские и мещерятские старшины тоже спешили доказать свои верноподданнические чувства: они собирали свои отряды для расправы с повстанцами.