Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

Духовенство. – Его характеристика и нравственное состояние. – Причины неудовольствия как черного, так и белого духовенства. – Общий вывод о состоянии общества перед Пугачевским бунтом.

Несмотря на существование школ и семинарий, духовенство прошлого столетия находилось на самой низкой степени развития, было мало или вовсе не образованно. Тобольский митрополит Павел Конюскевич не верил, что Земля вращается вокруг Солнца, и все старания астронома аббата Шаппа убедить его в этом оставались тщетными[510]. В девяностых годах Могилевской епархией управлял епископ Афанасий Вальховский, который не мог читать знакомого ему Евангелия без ошибок и частых остановок[511]. Приходское же духовенство почти ничем не отличалось от крестьян и не имело на них никакого влияния. Будучи в большинстве неграмотно, сельское духовенство было погружено «в самом вышнем невежестве и грубиянстве»; священник отправлял церковное служение наизусть[512], а дьячок пел понаслышке. При подписке присяжных листов почти половина священников оказались неграмотными, и, прося подписать за них других лиц, отговаривались или слепотой, или тем, что «поп очьми скорбен». За неимением духовных ученых Г.Р. Державин, по случаю открытия больницы в г. Петрозаводске, принужден был сам сочинить проповедь для священника Петрозаводского собора Иоанна.

Точно так же в 1787 году он сочинил речь в Тамбове, по случаю открытия наместничества, и заставил говорить ее однодворца Захарова, потому что преосвященный сам был человек неученый и не имел при себе никого, кто мог бы сказать проповедь. Томский архимандрит доносил тобольскому митрополиту, что «в сочинении исповедных росписей и рапортов за неимением при монастыре писарей из грамотных служителей, чинится остановка, а дьячки и пономари писать не умеют».

Белое духовенство находилось почти в нищенском состоянии, и годовые доходы сельского священника не превышали 50–55 руб.[513]Чтобы существовать с семьей, иногда весьма многочисленной, священнику приходилось самому заниматься земледельческими работами и своими руками возделывать огороды. «Многие городские священно-церковно-служители, – писал Синод[514], – не имея от прихожан к содержанию своему достаточных доходов к пропитанию себя, весьма нужно [бедно] содержат, а в уездах довольствуются по большей части от хлебопашества, почему они не столь в звании своем, сколько в земледельчестве упражняться должны».

Высшее общество относилось к духовенству свысока и с презрением и смотрело на него точно так же, как и на крестьян. Помещики держали себя в отношении к духовенству полновластными господами, заставляли священников стоять перед ними без шапок, подвергали их побоям и даже секли. «Однажды поп не стал было венчать, барин послал за ним псарей, те привезли его на мельницу да и отпороли»[515].

Народ не уважал духовенство, потому что видел в нем человека необразованного и часто неграмотного, работающего вместе с ним за сохой и точно так же не избавленного от податей и от телесного наказания. Императрица Екатерина освободила духовенство от податей, запретила наказывать его телесно в судах духовных, но не было издано никакого указа об освобождении духовенства от телесного наказания в судах светских.

С своей стороны белое духовенство, будучи поставлено в крайне плохие материальные условия и далекое от всяких чисто нравственных идеалов, весьма часто уклонялось в противоположную сторону, сторону пороков, и предавалось разным безобразиям, присущим веку: было корыстолюбиво и нетрезво. Высшее же духовенство было грубо, необразованно и не имело понятия о святости своего служения. Вятский архиерей Антоний Илляшевич позволял себе в церкви браниться «самыми поносными словами»[516] и оскорбил секунд-майора, заведовавшего сбором подушных податей.

Севский епископ Кирилл Флиоринский, считавший себя человеком образованным и по привычкам французом[517], производил самые грубые безобразия во время церковного богослужения. «Он всегда, – говорит Добрынин[518], – даже в самом священнодействии обыкновенно доходил до такого позора, что иному из окружающих его подчиненных или сослужащих трикириями[519] бороду подожжет, иному клок волос вырвет, иному кулаком даст в зубы, иного пхнет ногой в брюхо. Все сие делает он при чрезвычайном на всю церковь крике бранными словами, где бы то ни было: в алтаре или среди церкви, а особливо в ту пору, когда его облачают в священные одежды. Можно сказать, что он тогда похож бывает на храброго воина, отбивающегося от окруживших его неприятелей».