Пугалки для барышень. Не для хороших девочек

«О, Кейт!» — думает Тэмсин. Это первое, что приходит ей в голову, когда она видит, подъезжая к дому Фэй, что дверь квартиры, окна и задняя дверь машины «скорой помощи» распахнуты неприлично широко. Как будто кто-то решил выставить хрупкое тело Фэй на всеобщее обозрение. Что за невыносимое зрелище! Тэмсин бросает велосипед на улице и бежит к дому, с одним только желанием — поскорее накрыть Фэй ее ночной рубашкой.

Ночная сиделка сидит во дворе, курит и задумчиво смотрит на реку, плотно запахнувшись в длинный кардиган крупной вязки. Племянник Фэй тоже здесь, в квартире, но ему не сидится спокойно, он то вскакивает со стула, то стоит, прислонившись к стене. Или мечется по светлому ковру, обходя доброжелательного вида людей в синих комбинезонах с блокнотами в руках. Они уже перенесли Фэй с кровати на узкую складную каталку машины «скорой помощи».

Тэмсин дотрагивается до чуть пожелтевшей кожи ее лица, гладит мягкие лиловатые волосы. Племянник смотрит на нее так, будто ее показывают по телевизору.

— Вы ей нравились, — говорит он ровным голосом.

— Она мне тоже.

— Спасибо вам за то, что о ней заботились.

Тэмсин поднимает руку Фэй, высохшую, как птичья лапка, и дотрагивается щекой до ее тыльной стороны. Потом опускает руку и кивает сотруднику «скорой помощи», который снимает каталку с тормоза и катит ее к выходу.

— Она хотела вам что-нибудь подарить на память, — говорит племянник. — Сказала, что вы можете выбрать сами.

Тэмсин перехватывает взгляд, который тот бросил на развешанные по стенам картины. Кажется, наследника больше всего интересует вопрос, имеет ли она представление об их истинной ценности. Он явно рассчитывает на ее скромность, ему хочется, чтобы она попросила самую маленькую картину и ни в коем случае не выбрала холст побольше.

— Что угодно, — говорит он обреченным тоном. — Она так и сказала: что угодно.

Тэмсин видит, как он борется с собой, чтобы это выдавить из себя эти слова, и с каким малым перевесом побеждает в душе его лучшая сторона.

— Можно мне взять одну банку из бара?

— Одну банку? О господи, да забирайте хоть все!

— Как зовут вашего ребенка? — спрашивает продавщица магазина для беременных, кладя покупку на прилавок и ловко заворачивая ее в бумагу.

— Кейт, — отвечает Тэмсин.

— Полностью — Кэтрин?

— Нет, просто Кейт.

— Как приятно слышать такое милое простое имя. В наше время его редко встретишь, да? И сколько ей?

— Двенадцать… Да, кажется, двенадцать месяцев.

— Сразу и не упомнишь, правда? Время летит так быстро. Оглянуться не успеешь, как они уже просят ключи от машины.

Двенадцать месяцев. Неужели прошло столько времени? У Тэмсин нет обычных в таком случае вех-ориентиров вроде села, поползло, встало, пошла, которые позволили бы отслеживать возраст ребенка.

— Годик, — повторяет женщина, одобрительно цокая языком. — Дети в этом возрасте такие милашки, правда? Вот, возьмите… Ваша Кейт будет в них просто прелесть.

Она имеет в виду туфельки из мягчайшей розовой кожи. Тэмсин украдкой глядит на часы. Теперь, когда Майкл опять стал работать, он возвращается домой поздно. У нее полно времени для того, чтобы успеть положить еще одну секретную покупку в чемодан под кроватью.

Она выходит на улицу, садится за столик на террасе кафе и смотрит на богато одетых дам, похожих на жен врачей, букеты цветов и дорогие машины. В магазин, из которого она только что вышла, заходят женщины в свободных платьях, с большими животами. Но Тэмсин не завидует им. Уже не завидует.

Судьба

Рози Литтл соединяет точки

Конечно, здорово видеть во сне, как ты вылезаешь ночью через потолок газетной редакции по ветвистой лестнице цветка-переростка прямо под купол звездного неба. Но даже если выбрать более разумный подход: написать теплое, но печальное заявления об уходе, доработать положенный срок и в пятницу вечером выйти через парадную дверь (после пары бумажных стаканчиков мозеля из супермаркета) на улицу, даже если все сделать именно так, все равно нельзя не почувствовать в этот момент такое же замешательство, как если бы ты вдруг очутился на крыше под добродушно-бесполезным циферблатом городских часов, осознавая, что у тебя нет за душой ничего, кроме малолитражки с помятой дверью, двадцати семи пар красных туфель, степени бакалавра искусств и набившего оскомину вопроса, что делать дальше.

Я встретилась с Евой у нее дома.

— Как ты пришла к этому? — спросила я подругу на этапе распития третьей бутылки вина; мы давно дружим и редко видимся, поэтому она все еще сидит со мной, хотя Адам давно уже, извинившись, отправился спать.

— К чему пришла? — спросила она, засыпая на ходу.

— Вот к этому, — ответила я, широким жестом показывая на просторный, со вкусом отремонтированный коттедж, спальню, где ее спокойный и надежный муж спал на своей половине брачного ложа, детскую, в которой дрыхли без задних ног двое крепких мальчишек, пару довольных собак, растянувшихся перед камином, и стены, украшенные целым урожаем нарисованных яблок. — Ты всегда обгоняла меня на пять шагов, Ева.