Пугливая (ЛП)

Только не мне. Может, я и не самый здоровый парень по сравнению с некоторыми здешними заключенными, зато шустрый. Когда я был маленьким, мой дед научил меня драться, и с тех пор я не проиграл ни одного боя.

Что чрезвычайно полезно в подобном месте. Потому что меня очень устраивает неприкосновенность моей задницы.

— Бентли! — рявкает из-за двери камеры охранник.

Я закатываю глаза, соскальзываю с нижней койки и встаю на ноги. В этой камере, расположенной на шестом этаже тюрьмы «Лавлок» со мной живут ещё трое парней, и то, что у меня здесь лучшая кровать, больше всего сигарет, и меня ни разу не тронул ни один зэк, вовсе не случайность.

Другие заключенные узнали обо мне сразу, как только я сюда прибыл, чуть меньше восьми лет назад. Какой-то мудила пытался сделать меня своей сучкой. Я выколол ему глаз зубной щеткой. Теперь мы зовем его Одноглазый Эл. Люди в «Лавлоке» знают, кто такой Лео Бентли, и не связываются со мной.

Не спеша подойдя к охраннику, я вынимаю из-за уха сигарету. Здесь запрещено курить, но правила созданы, чтобы их нарушать, так ведь? Грёбаные охранники в этой тюрьме не лучше заключенных. А иногда и хуже.

Сквозь маленькое отверстие в двери мне машет конвертом Мартинес, один из наименее раздражающих надзирателей. Мое сердце на мгновение замирает.

Это письмо от Кэсси? Она наконец-то ответила на одно из тех писем, что я писал ей всё время, пока торчал в этой дыре?

Но затем я вижу на лицевой стороне конверта официальный шрифт, и моя надежда тает. Конечно, это не от нее. Скорее всего, это из комиссии по условно-досрочному освобождению. Чудес я не жду. Когда ты везёшь на своей машине жену шерифа и, упав с моста, практически ее убиваешь, люди не слишком-то благосклонно относятся к твоему хорошему поведению, даже если технически она всё ещё жива. Моё поведение безупречно. Из-за пропавшего глаза Эла на меня так никто и не донёс, а он утверждал, что сделал это сам. Не думаю, что ему хотелось на меня стучать, вдруг, пока он не видит, я лишу его и другого. Ха! Боже. У меня ужасное чувство юмора.

— Хорошее поведение, — закатив глаза, говорит Мартинес. — Обалдеть, Бентли. Ты и впрямь их одурачил.

Я крепко сжимаю в руке письмо.

— А?

Мартинес кивает подбородком на зажатый у меня в ладони конверт.

— Досрочное освобождение за хорошее поведение. Тебе есть куда пойти, мальчик?

Забавно, что он называет меня мальчиком, потому что мне уже двадцать пять, и я давным-давно не мальчик. От дерьмовой жизни быстро взрослеешь. Если попав в тюрьму, ты еще не мужчина, то ты, черт возьми, точно им станешь, когда выйдешь.

— Э-э..., — я не могу связать и двух слов.

Такое чувство, что из меня только что вышибли всё дерьмо. Когда я вскрываю письмо и пробегаю глазами распечатку, то едва могу разобрать, о чем в ней говорится. Может, оно написано по-китайски, кто знает. Не потому, что я не умею читать — в школе я был круглым отличником, хотя и доставлял хлопот своим учителям — просто я не могу поверить в то, что сказал Мартинес.

Наконец-то я сваливаю из этой дыры.

Я получил условно-досрочное освобождение.

Кэсси. На мгновение я представил себе ее. Как я её целую. Трахаю на заднем сиденье моей машины, посасываю ей шею, слыша, как она тихонько стонет подо мной от удовольствия. То, как при взгляде на меня раньше загорались ее глаза.

Но потом я вспоминаю, как видел ее в больнице, в последний раз перед тем, как меня арестовали и бросили мою жалкую задницу в тюрьму. Когда наши взгляды встретились над ее впавшей в кому матерью, глаза Кэсси уже не загорелись. Господи, Кэсси, если бы ты только знала, как, черт возьми, я сожалел обо всём, что сделал.

****

В субботу я отсюда сваливаю. Через три дня.

В глубине души я чувствую, что не готов. И даже если мне жутко хочется выбраться из этого клоповника, проблема в том, куда я отсюда пойду. Я уже подумываю о том, не зарезать ли здесь кого-нибудь, чтобы мне не возвращаться в Ган-Крик и не встречаться с Кэсси и шерифом Кингом.

Напротив меня сидит охранник Рэмзи, тощий мужик лет пятидесяти в очках с толстыми стёклами и с пигментными пятнами на руках. Он выглядит не лучше, чем я себя чувствую, и это о многом говорит.

Если ты сдашься, или если тебя здесь долго продержат, то это место тебя сломает. За вождение в нетрезвом виде, повлекшее тяжкие телесные повреждения, меня приговорили к девятнадцати годам. Поэтому тот факт, что сейчас меня освобождают условно — это гребаное чудо. Я ещё не отсидел и половины срока.

Что касается удачи, я почти исчерпал лимит, но в моем случае единственным проблеском надежды оставалось то обстоятельство, что, хотя моя тупая, обдолбанная задница и слетела с дороги в реку на огромной скорости и с не пристёгнутым пассажиром, у меня всё же оказалось абсолютно чистое досье. Ни одного привода.