Пугливая

НИЧЕГО НЕ В ПОРЯДКЕ, Аманда. Ничего ни хрена не в порядке.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Кэсси

Горе быстротечно.

Приходит и уходит отрицание, оставляя у тебя внутри ноющую бездну печали, которую ты вынуждена носить в себе, мило кивая, улыбаясь и изо всех сил делая вид, что ты вовсе не выпотрошена изнутри. Горе бесполезно. Это как тонуть в море собственного отчаяния, потому что ты не ухватилась за протянутую тебе веревку. И вот тебя уже затягивает в этот омут, бушующая вода затекает тебе в нос, в рот, в глаза и уши, пока ты не умрешь изнутри, пока не станешь выпотрошенным, ходячим трупом. Горе делает тебя слабой.

Но ярость… ярость полезна. Это крошечное семя, что пускает в тебе ростки и разрастается, словно усики виноградной лозы. Она оплетает твои вены, впиваясь в них своими колючками, и напоминает тебе о том, что ты еще жива. Она кипит у тебя в крови, в крови, что проходит сквозь твое сердце, и со временем зияющая у тебя внутри пустота заполняется чем-то другим. Яростью.… И целью.

Я могу сказать «спасибо» Дэймону за свою ярость. За переданное им мне зерно ненависти, метафорический взаимообмен, за песчинку, из которой рождается жемчужина. Она покоится у меня внутри, словно пуля, спокойная и хорошо спрятанная, и в ней я черпаю силу, которая приходит лишь тогда, когда пережил нечто совершенно катастрофическое.

Авария произошла не по вине Лео. Авария вовсе не была случайностью.

В ярости я нахожу утешение. В ярости я преодолеваю свое отчаяние.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Кэсси

На следующее утро я, как всегда, варю кофе. Одну чашку для себя и одну для него — кофе свежий, черный и горький, именно такой, как мы любим.

Дэймон чистит свой пистолет, а я между тем сажусь напротив него за стол и придвигаю к нему чашку. Он поднимает на меня глаза, на короткий миг наши взгляды встречаются, и он снова принимается отчищать от воображаемой пыли детали своего пистолета. Этот парень просто помешан на хирургической чистоте. И хотя мне нравится жить в опрятном доме, я не понимаю, откуда такая одержимость идеальным порядком.

Я терпеливо жду, глядя, как в промежутках между глотками кофе он возится с деталями своего пистолета.

— Что? — спрашивает, наконец, Дэймон.

Итак, он заметил мой внезапный интерес. Прекрасно. Мне хотелось бы задать ему пару вопросов.

— Твоя мама часто убиралась? — спрашиваю его я. — Я имею в виду, твоя настоящая мама.

Он замирает, у него едва уловимо дергается правый глаз. Если не приглядываться, то и не заметишь, но я за ним слежу. Внимательно.

— Не помню, — говорит он. — А что?

— Моя мать любила говорить мне, что я прозрачная, — отвечаю я и улыбаюсь, вспоминая счастливые деньки. — Помнишь? Таким способом она узнавала, о чем я думаю. Она всегда догадывалась, лгу я ей или нет.

Он хмурится.

— Я не хочу говорить о твоей матери.

— Думаю, ты прозрачный, Дэймон, — продолжаю я. — Я вижу тебя насквозь. Мне известно, что ты задумал.

Тогда он улыбается. Этой ухмылкой, от которой приподнимается уголок его красивого, чувственного рта.

— О, в самом деле? — говорит он. — Просвети же меня.

Какое-то время я жду, глядя на то, как он возится с маленькой щеточкой и чистым маслом.

— Мне кажется, ты пытаешься повесить на Лео исчезновение Дженнифер.

Его лицо принимает отсутствующее выражение.

— Ты обещал мне, что, если я буду держаться от него подальше, ты оставишь его в покое. И, тем не менее, в деле об ее исчезновении он ваш единственный подозреваемый.

Дэймон стискивает челюсти; он с такой силой сжимает в руке маленькую щеточку, что вот-вот сломает ее напополам.

— А ты держишься от него подальше? — спрашивает он.

Когда я вру, то всегда смотрю в пол. Мама постоянно говорила, что ложь приведет меня прямиком в ад. Наверное, поэтому, когда я вру, у меня сами собой опускаются глаза.

— Да, — отвечаю я, ни на секунду не отводя от него взгляд.

Безупречная ложь.

— Да, я держусь от него подальше. И тебе советую. Найди себе какого-нибудь другого виновного в исчезновении Дженнифер.

Какое-то время он молчит, неотрывно глядя на пистолет; язык его тела кричит о том, что он взбешен. Одно неверное слово — и он сорвется.

— Дэймон, — напираю я. — Обещай мне, что оставишь его в покое.

Он делает вид, будто меня здесь нет.

Мысленно, я точу свой нож. Я смотрю на вену у него на шее, на яремную вену, и представляю, как рассекаю ее насквозь, словно хирург смерти.

— Дэниел.

Дэймон бросает пистолет, словно он из огня. Если бы в этой пушке были патроны, то она, скорее всего, выстрелила бы и попала в столешницу. Вот оно. Я полоснула его, и теперь буду смотреть, как он истекает кровью.

И должна сказать, что ждала от него более бурной реакции. Чего-то неизгладимого, чего-то неистового. Ждала, что он повалит меня на пол, может, запихнёт мне в рот кусок мыла, которым я буду давиться до тех пор, пока не пообещаю никогда больше не произносить его настоящего имени. Но он этого не делает.

Он вообще ничего не делает.