Пуговица

Раскрылся бы гений художника, если бы мать досконально знала, куда в самовар воду заливают, а куда угли кладут? Потянулся ли бы он к постижению мастерства живописца, если бы мать не показала ему картину зимней природы в рамке окна? И не стали бы они после этого вместе пытаться ее запечатлеть? И не увидел бы мальчик, что — да… трудно?

А кто дал импульс? Силу?

Мать. Женщина.

Быть может, потому, что было кому, вместо нее, заправить этот самый самовар?

Потом Россию прикончили. И женщинам даровали свободу тратить свою энергию на что хотят: учитесь, работайте, кухарьте, управляйте государством, рожайте детей, заводите мужей, любовников, чередуйте их, пребывайте в вечном поиске.

У вас, ныне свободных и счастливых, сил должно хватить на все.

Дети вырастут почти сами — в яслях, детсадах, школах и лагерях (кто в пионерских, а кому и другие достанутся, по мере взросления).

Ладно, хорошо. Люди легковерно кинулись пользоваться дарованной свободой, мнимой, призрачной, как все, что идет от нечистой силы.

Ну скажите, люди добрые, как свободно станет вырастать дерево, если ему корни подрезать? А?

Ну, может, найдется среди вас умный и скажет, как у дерева без корней будут весной распускаться листочки? И все такое прочее?

Ау!

Не слышно!

Или что?

Нет ответа?

Ну как же это нет?!

Есть! Единственно возможный ответ.

Ствол, возможно, довольно долго будет возвышаться вполне вертикально. Ветки от ствола тоже продолжат ответвляться, как и в прежние времена, когда у дерева еще имелись корни.

И зимой это дерево ничем от других отличаться не станет (если говорить о визуальном ряде). Ствол, ветки, снег на них. Красиво.

Но, согласитесь, весной отличия проявятся. Никаких листочков на дереве с подпиленными корнями не распустится!

Даже если водить вокруг него хороводы, петь зажигательные марши и давать клятвы всякого рода.

Птицы на нем гнезда вить не захотят. Если только больше вообще не останется других, нормальных деревьев, полных жизни, листвы, упругих сочных ветвей, тогда, может, и совьет кто себе пристанище на время безрадостного высиживания птенцов.

И теперь, сохранив это впечатление от неутешительного ответа про дерево, давайте развернемся в сторону семьи с подпиленными устоями, лишенной источников энергии в виде спокойной и радостной женщины, занимающейся именно тем, что она хочет, а не вынужденной гнуть спину ради того, чтоб не сдохнуть с голоду, и в покое вынашивающей своих будущих детей.

И что же тут можно увидеть, кроме грядущей неумолимой тотальной беды для новых поколений?

Отцам-матерям энергию брать негде.

А на уровне древнего инстинкта муж стремится домой, за — очевидно — энергией. Там жена, обесточенная абсолютно прошедшим рабочим днем плюс еще заботами о детях. Еда, приготовленная такой женщиной, много сил обычно не дает. Она ж не поет над ней, не смеется и даже не молится. Сурово шмякает что-то на сковородку, кидает в кастрюлю: «Жрите, кровопийцы».

Вот как устраивается в этом случае.

Взять хотя бы того же их отца, Артема. Его мать была лишена сил еще в детстве, стараниями (пусть подсознательными) ее же отца, напивавшегося точно так же, как потом его образованный и интеллигентный внук-хирург. Мать, еще девочкой, страшно настрадалась.

Конечно, сына она своего любила, растила, старалась выучить. Но никакой доброй энергии получить ее ребенок от матери уже не мог, как, впрочем, и все их поколение, росшее в яслях, детских садах и прочих равнодушных к душам будущих людей учреждениях.

В студенческие годы энергию научились получать из выпивки. Кто в большей, кто в меньшей степени, конечно. Веселили себя, как могли. Радость какая-то должна быть у людей, правда? Вот, дурную радость и получали. Временную, с последующей головной болью во всех смыслах. И упадком сил.

Потом кто-то влюблялся, перестраивался… Заряжался другими способами.

Впрочем, не очень много таких наблюдалось.

Рыся помнила, как мать показывала им студенческие фотографии, среди которых имелось много свадебных. До чего же красивые были мамины друзья-подружки на этих фото — загляденье! Пары — одна другой краше!

— Эти вот развелись, почти сразу, полгода прожили, — откладывала мама карточку.

— Эти тоже развелись. Он в Америку уехал, про него не знаю. Она второй раз замуж вышла, ребенка родила.

— Эти тоже развелись.

— А эти тоже развелись! Правда, совсем недавно. Он кого-то себе нашел.

— Эти — смотри-ка, — и они развелись…

Получалось, что их семья осталась единственной, продержавшейся больше пятнадцати лет!

Мать с гордостью смотрела на своих детей.

А чем она, интересно, гордилась? Рыся тогда постеснялась спросить. Не хотела настроение портить. Тем более отец трезвый рядом сидел, улыбался лучезарно. Зачем же искажать редкий момент семейного покоя? Трудно на такое решиться.

И складывалось после разглядывания фотографий широкомасштабное полотно подлинного бедствия: не получалось в обществе создавать крепкие и счастливые семьи. Что-то сломалось, закончилось. Видимо, сказывалась все-таки нехватка энергетических семейных ресурсов.