Пуговицы

– Можешь очень хорошо подумать и сказать мне честно…

– Я всегда говорю честно! – Он резко обернулся. – А думаю как умею.

– Не обижайся, я хотела просто попросить, чтобы ты постарался вспомнить что-нибудь необычное или странное. Может, ты видел что-то или слышал?

– Странное происходит каждый день. А вот необычное редко. Зеркало разбилось – это очень необычно. И плохо.

– Ты знаешь, что Надежда Эдуардовна с твоей мамой поссорилась?

Женечка кивнул.

– А знаешь из-за чего?

Громко шурша дождевиком, он по-детски замотал головой.

– Я хочу выяснить, что случилось с Надеждой Эдуардовной. – Я снова понизила голос. – Выяснить, как она оказалась в том колодце и почему. Можешь узнать у мамы, из-за чего они поругались?

– Мама тут ни при чем, – твердо сказал он.

– Конечно, ни при чем, но, когда неизвестность исчезнет, исчезнет и туман. Появятся ясность и понимание. А это значит, что дестрой отступит, а дверь закроется.

– Ты очень умная, Микки, – Женечка потрясенно открыл рот, – я попробую.

Кощей был дома. Телевизор в его комнате что-то громко вещал.

– Эй, – крикнула я, проходя на кухню. – Я тебе еды раздобыла. Можем вместе поесть.

Но он не отозвался, даже громкость не убавил. Я плюхнула пакет на стол и отправилась мыть руки. Пока мыла, снова подумала о Томаше. Как он стоял в ванной и, глядя в зеркало, приглаживал растрепавшиеся волосы, а увидев в отражении, что я смотрю, смущенно опустил глаза. Томаш смутился. Такие самоуверенные люди, как он, никогда не смущаются. Что все-таки с ним было не так? Я считала, что после летних каникул все успокоилось и прошло. Что мое сумбурное увлечение им было навеяно весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова. Под теплой водой окоченевшие пальцы согрелись, и стало немного легче.

Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов. Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату – и остолбенела. Кощей лежал на полу лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось в ковер. Он не шевелился. Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала «Скорую». Врачи приехали быстро. Их было двое: молодой приятный парень с бородой и суетливая тетка.

Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?» Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.

Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами. Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, опершись о косяк, и смотрела. Но тетке это все равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.

Кощей почти всегда был на стороне Яги, чего бы она мне ни высказывала. Тихим эхом подхватывал ее слова и раз по тридцать повторял одно и то же: «Нахалка ты, нахалка. Неблагодарная нахалка. Змеюка бессовестная. Гюрза. Маленькая подлючка. Кукла бессердечная. Оторва. Транжирка и тунеядка». На эпитеты они никогда не скупились. Яга и Кощея любила распекать, но меня они шпыняли вдвоем. По большей части беззлобно, между делом, «для профилактики» – посмеиваясь, говорила Яга. В первое время я, конечно, переживала. Много плакала и страдала, но потом привыкла и перестала слышать, пропуская их слова мимо ушей. Иногда, когда совсем доставали, я, конечно, срывалась и отвечала им в том же тоне, чему Яга была даже рада. Ну как же, девочка «оправдала ожидания» и «показала себя во всей красе», что неудивительно, ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Формально Кощей был моим дедом, маминым отцом, но маму он точно так же ругал, как и меня. Отца, кстати, тоже. Просто маму они знали лучше, поэтому и вспомнить могли все ее прегрешения еще до того, как она вышла замуж и уехала от них.

– Приступ сняли, – сообщил парень-врач, выходя из комнаты. – Сегодня все должно быть в норме. Завтра придет участковый. Режим постельный.

– У него сердце?

– Сердце тоже. Но может быть что угодно. Необходимо обследоваться. Без анализов даже приблизительно ничего не скажешь.

Они собрали свои чемоданчики и ушли. Кощей лежал в кровати, опершись спиной о подушки, с каким-то жалким, провинившимся видом.

– Извини, – сказал он, – сам не знаю, как это получилось.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит.

– Так не может быть.

– Может.

– Они сказали, что тебе нужно обследоваться.

– Ага. Уже бегу.

– Я селедку принесла в горчичном соусе. Хочешь?

– А картошку сваришь?