Пули летали (СИ)

— Соболезную, сэр. Нам пока не удалось найти ее труп, но вероятность того, что она мертва крайне велика. Сослуживец говорит, что видел, как она поймала несколько пуль сразу и упала.

Дальше он не слушает.

Дальше и не нужно по сути.

Девчонка умирает настолько обыденно и просто, а у него даже язык не поворачивается называть ее девчонкой. Просто пулю под ребра, другую в желудок. Просто перепачканная кровью одежда и лицо все в крови.

И он плюет за здравый смысл, на все попытки отговорить его. Лезет туда, куда еще несколько дней после военных действий лучше не лезть. Рискует своей сраной шкурой, лишь бы просто вытащить ее труп. Лишь бы убедиться, что это именно она умерла, а не какая-то другая в мужской форме, не какая-то с теми же принципами.

В голове все так же стоит ее «жалкий трус», пока он ищет длинные светлые волосы, пока переворачивает трупы, пока просто ищет ее.

Ищет и никак не находит.

Нужный труп находится почти на самом закате. И у нее глаза широко открыты, а у него ступор полный, у него неверие во взгляде, в движениях. И он не понимает до конца, что это она, она мертвая, мертвая, мертвая, как и все вокруг.

Такие, как она, просто не умирают.

Такие, как он, умирают за день до конца войны, получая пулю в затылок, практически в упор. Быстро, не успев осознать.

Без могилы, без памяти, без близких, которые могли бы присутствовать и помнить.

iv.

Линкольн смотрит спокойно и слишком безэмоционально, стоя посреди главного зала. Никаких приветственных речей, никакого самолюбия. Он по взглядам окружающих понимает, что они знают, кто он и зачем приехал в Институт.

Спокойствие нарушается лишь на секунду, когда он вдруг обрывает собственную фразу, обращенную к одному из охотников, сидящих за панелью наблюдения. В поле зрения попадают светлые, практически белые волосы. И странное ощущение узнавания.

— Мне нужны отчеты за последний месяц, — говорит, переводя взгляд с нее. — Записи с камер внутреннего и наружного наблюдения.

Он в работу погружается и совершенно забывает об этом странном эффекте узнавания, вдруг на пару секунд ударившего в самый мозг. У него целый бардак на новом рабочем месте, у него поручение от Конклава; у него банально — желание закончить со всем и уехать отсюда как можно скорее, лишь бы не чувствовать на себе эти вечные презрительные взгляды. В лицо никто не решается презирать, только в спину.

Линкольн погружается в работу сразу же, не раздумывая.

И мысленно обещает себе, что здесь его интересует только работа.

(Как будто в Идрисе его интересовало что-то другое.)

Он вспоминает о ней только тогда, когда она за один вечер умудряется нарушить порядка десяти законов, а все окружающие смотрят на нее, как на героиню.

Линкольн не злится. Линкольн просто не до конца понимает, что же в ней такого, что ее репутацию нарушение закона не просто не портит, а словно бы даже полирует.

Джессика Вэйланд закидывает ноги в грязных берцах на его лакированный стол, откидывается на спинку стула и коротко усмехается.

— Дай угадаю: ты отдашь меня под трибунал.

— Назови хотя бы пару причин, почему не должен.

— Я спасла этот сраный Институт.

И это звучит так твердо, так уверено, что он будто бы теряется на несколько секунд.

— Ты можешь отдать меня под трибунал, Бранвелл, — говорит она. — Меня осудят, возможно даже казнят. Пострадает мой парабатай. И в случае следующего нападения Валентина вы просто сдадитесь все, потому что будете следовать каждой букве закона, который никак вас не защитит. Или же ты можешь промолчать. Прикинуться слепым. Скажем, тебя не было в Институте. Или ты спал. Или любая другая причина. Никто не пострадает, я все так же продолжу делать все возможное, чтобы защитить Институт, Конклав и весь сумеречный мир, а ты будешь держать рот на замке и никогда и никому ничего не скажешь.

Он не знает, почему отпускает ее из кабинета, обещая ей самую суровую выволочку. По сути, лишь подписывает запрет на покидание здания в течение недели. И это все.

Она ограничивается домашним арестом, он так и не понимает, почему не докладывает до нее.

Линкольн отчетливо видит, что у Джесс есть стержень.

А еще то, что она подозревает его в предательстве. Не доверяет. Кусается и всячески отрицает тот факт, что, по сути, каждый раз, когда он не доносит на нее, он спасает ей жизнь.

Ощущение того, что он ее знает возвращается снова.

Лишь единожды, но слишком верно.

Посреди ночи, когда они пересекаются в пустом тренировочном зале, когда она бьет грушу голыми руками, даже не замотав их в бинты, когда у нее на костяшках кровь проступает.

Когда она вдруг оборачивается и говорит:

— Ты чертова канцелярская крыса, Бранвелл.

Когда она говорит:

— Ты хоть знаешь, что значит война?

Когда она смотрит ему прямо в глаза и говорит:

— Ты ничего тяжелее ручки в руках не держал.

Она говорит:

— Я видела смерть в сантиметрах от себя.