Пуля для депутата

— Ладно, это разговор отдельный. Так вот, эти двое… Ну, вернее, конечно, не двое — целые банды у них были… Но главные-то, ярлыки яркие, красивые — Фирсов и Катышев. Вот они и показали, объяснили всем: бандит, мол, — это вам не Промокашка из известного фильма с Жегловым-Высоцким — в кирзовых сапогах и грязной тельняшке, в кепочке и с окурком слюнявой папиросы… Бандит — это роскошные машины, рестораны, заграничные шмотки, пластинки, гостиницы, туристические поездки за границу, ослепительные женщины и мужественные мужчины; это воплощение человеческой мечты. В обывательском, а значит — в массовом сознании.

— Тебе бы научные трактаты писать, — заметила Ипатьева с усмешкой. — Социологические труды.

Анисимов посмотрел на нее вполне серьезно и сказал:

— За это мало платят. Слишком мало, чтобы я тратил для этих целей свое время.

— Ну-ну… — только и произнесла Ипатьева. Она решила вернуть журналиста в русло неспешной беседы, в рамки давно, видимо, продуманной им темы. — И что там ты говорил про народные массы? — добавила она, немного погодя.

— А хлынули народные массы, Галя, хлынули. В криминал. Они, массы, обладают таким свойством: взять да и хлынуть! Хоть в гражданскую войну, хоть в еврейские погромы. Хоть в перестройку… А хоть и в криминал! Это не сейчас стало модно — бандитом быть. Это время еще тогда, в начале семидесятых, пришло. Просто боялись еще так вот, в открытую, говорить: «Хочу быть фарцовщиком!» А хотели. Ох, как хотели! Ну и понеслось… И вот теперь — имеем все то, что имеем.

— Как-то ты безрадостно говоришь.

— Да нет, я свое место нашел.

— Думаешь?

— Уверен. И мне по фигу, что там обо мне думают. Обливать меня грязью они могут сколько угодно — клубничка, мол, скандальный автор, ищет чернуху… Орут, ругаются. А сами — газеты мои покупают, программы мои смотрят. Лицемеры, мать их так.

— А Комаров-то? Расскажи про него.

— А зачем тебе, Галя, знать, чем он занимается? Он тебе заплатил?

— Да. Аванс.

— Ну и все. Я тебе уверяю, что ничего криминального он тебя делать не заставит. Он умный мужик… Хотя и козел. Как и все они. Но… Он понимает, что ты в форточку не полезешь и сейф вскрывать не будешь. Так что — от каждого по способностям.

— А от тебя?

— Я свободный художник, — хмыкнул Анисимов.

— Очень смешно. И сколько же в Питере стоит свободный художник?

— Дорого, милая, дорого.

— Не дороже, чем у нас.

— Знаешь, я в курсе ваших гонораров. И черных и белых. Так что, думаю, в Питере настоящий свободный художник стоит поболе.

— Да откуда у вас бабки-то? — не удержалась Галина. — Все деньги все равно в Москве.

— Да? Ну это у кого как… — с таинственным видом пробормотал Анисимов.

— Что ты хочешь сказать? Вы же все из Москвы финансируетесь! Все кормитесь от нас!

— От вас? — На губах журналиста заиграла ехидная улыбочка. — Особенно от вас! Н-да. Хоть ты, Галя, и раскручена по полной программе, а все равно: сидит в тебе эта провинциальность… Московский! Ведешься ты точно так же, как весь народ.

— На что это я ведусь?

— Потом объясню. Не сейчас. Давай лучше подумаем: с чего начнем-то?

— Ты о передаче?

— Ну да.

— По-моему, Комаров уже все решил.

— Да?

— Слушай… — Ипатьевой стал надоедать этот питерский выскочка. — Слушай, давай сейчас не будем? Я прикину ночью, может быть, сценарий попробую написать. И ты прикинь. А завтра встретимся и обсудим…

— Ты ночью прикинешь, я чувствую… Ладно. Завтра так завтра. Кстати, я же еще сегодня приеду.

Он остановил машину на Невском.

— Выскакивай. Здесь стоять нельзя.

— Спасибо, — бросила ему Ипатьева выходя из «Волги».

— Не за что.

Галина прошла по мостовой выложенной брусчаткой, ко входу в гостиницу. Швейцар — здоровенный мужик в черном костюме — предупредительно посторонился, впуская именитую (конечно, он ее сразу узнал) постоялицу. И вдруг Ипатьева почувствовала, что Питер уже не кажется ей таким мрачным, каким представлялся еще несколько часов назад.

Она пощупала свою сумочку, ставшую после встречи с Комаровым чуть-чуть тяжелее, и подумала: «Все здесь, в принципе, совсем неплохо. Только привыкнуть надо…»

Своя игра

— Ну что? Сколько мы тут будем еще сидеть?

Максимов смотрел на Карпова, накручивавшего диск старого, неуклюжего телефонного аппарата. Телефон висел на стене, оклеенной древними, ветхими, неопрятными и местами отклеившимися обоями — лохмотья их свисали по углам, вдоль дверных косяков и над плинтусами. Вокруг аппарата на стене цвело большое, темное жирное пятно — от локтей, плеч и потных ладоней, которыми много лет подряд упирались в стену жильцы, разговаривавшие по телефону.

— Подожди, Николаич. Скоро только кошки…

— Эх ты, писатель, мать твою, мог бы что-нибудь по оригинальнее выдумать. А то — «кошки»!..

— Мужчины!

Игривый голос, послышавшийся из комнаты, заставил Максимова демонстративно закатить глаза и развести руками. Потом он взглянул на своего товарища, аккуратно, со всей осторожностью опустившего трубку на рычаг (телефонный аппарат висел на одном шурупе, да и то — не ввинченном в стену, а просто вставленным в раздолбанное отверстие).

— Ну и подруги у тебя! — прошептал Карпову на ухо Максимов.