Пуля для невесты. На карусели чувств (СИ)

В один из таких дней Лешке Воронцову повезло меньше, чем остальным. Не рассчитав сил, он сорвался со стены, так и не забравшись на крышу. Хорошо, что от земли было не больше метра. Выше залезть просто не успел.

Лешка, отряхнувшись и смеясь, поднялся на ноги. Все, кто затаил дыхание, смогли вздохнуть с облегчением. Не разбился. Но вот… ногу поранил. Ржавый гвоздь вошел в пятку, словно нож в масло, сквозь резиновую подошву кроссовка.

Конечно же, сразу Лешка домой не пошел. Ребята как умели оказали ему помощь. Вытащили гвоздь, приложили к ранке какую-то тряпку, чтобы остановить кровь. Кстати, ее-то и было всего ничего. Так… Пару капель. Даже испугаться не получилось.

Маме «смелый» Воронцов боевое ранение показал день на третий-четвертый, точно не вспомню. На хромоту сына Мария Петровна, мать-одиночка, что вечно пропадала на трех работах, не обратила особого внимания. А вот когда распухшую стопу уже сложно было засунуть в кроссовок… забила тревогу.

Тот день, когда Лешка не пришел в школу, я не помню. И долгое время его пропадания по больницам тоже. Но день, в который увидела одноклассника на лавочке в парке… отпечатался в памяти.

Лешке ампутировали стопу.

— Инфекция, — буркнул он мне, даже не дожидаясь закономерного вопроса. Видимо за последнее время привык отвечать одно и то же. — Гвоздь оказался с сюрпризом. Мне врач сказал.

С того дня я приобрела тягу к идеальной чистоте. Во всем.

— Заражение? — с затаенным страхом следя за метаниями Петра, подала голос я.

— Яд.

— О!

— Я не учел сразу, что меч кентавра может быть смазан отравой.

— Все так серьезно? — выпучила глаза я, даже на секунду боясь представить, что на месте дворецкого мог оказаться Егор. Да, слепой эгоизм с моей стороны, но отделаться от чувства облегчения, что Егору удалось избежать подобного ужаса, никак не получалось. — Что за яд? Это смертельно? А противоядие уже готово?

— Вот сейчас как раз закончу разгадывать сканворд и любезно отвечу на все твои вопросы, — лилейным тоном разлился Илларион.

Его широкая, ласковая улыбочка никоим образом не затронула глаз. В которых плескался, как мне показалось, самый настоящий смертельный холод.

Я поежилась.

И не зря не стала вестись на «сладкий» тон ученого. Не прошло и минуты, как Илларион взвился, чуть ли ни рыча:

— Я, по-твоему, тут в крестики-нолики играю или что?!

— Нет, я…

— Или, может, должен перед тобой отчитываться о каждом шаге?! — ярился Илларион.

Чуть дальше линии волос я вновь заметила толстые коричневые отростки, заостренные к концу и изогнутые вверх. Рога.

Если интуиция мне не изменяла, то рога являлись показателем крайней степени гнева сатира. Или возбуждения. Ни тот, ни другой вариант меня не радовал.

— Прости, я больше не буду тебя отвлекать, — быстро повинилась я.

Не знаю, что так взбесило ученого, но быть причиной такого буйства, да и еще, не дай Бог, попасть под раздачу — хотелось в последнюю очередь.

Я пристроилась на табуретке возле кушетки и притихла.

Безоблачная тишина не продержалась и двух минут.

— Прости, мартышка, — сказал Илларион. — Я не должен был на тебе срываться. Противоядие еще не готово. Столько часов подряд я пробую различные варианты, но безрезультатно. Словно не хватает последнего ингредиента и что это — не могу понять.

Мужчина шумно вздохнул. Провел ладонью по лицу, словно это движение могло унять всю усталость.

Откровенно говоря, выглядел Илларион всего чуточку лучше собственного пациента. Видя, как сильно ученый переживает неудачу, разве я могла обижаться на всплеск раздражения?

Не могла.

— Все в порядке. Я понимаю.

— Спасибо.

Я отмахнулась.

Петр что-то пробормотал охрипшим голосом. Как ни прислушивалась, затаив дыхание, а разобрать не получилось. Звуки складывались в слова, срывались с мужских губ резкими фразами, но смысл разобрать не удавалось. Точно я и не знала этого языка.

— Ты хоть завтракал?

Послышалось шипение. Илларион вновь что-то смешивал в колбах. Жидкость пузырилась и теперь напоминала по цвету фанту.

— А что уже был завтрак? — ответил мужчина после того, как реакция жидкостей прекратилась и даже маленькие пузырьки пропали. — Ада не приходила.

«Что-то мне подсказывает, что и не придет», — мрачно подумалось.

— Ты о чем? — нахмурился ученый. Я же вновь прокляла привычку думать вслух. — Она, наверняка, просто занята, вот и не зашла по привычке. А я заработался и совсем забыл о еде.

— Э-э-эм. Да. Занята.

— Катя, — мое имя прозвучало предупреждением, просьбой и приказом не юлить. Причем одновременно. Как только умудрился в коротком слове вместить целую гамму понятий?

— Да, на самом деле я не знаю о степени ее занятости сегодня, доволен? Но Ада… показалась мне расстроенной, грустной.

— Грустной? Почему?

На секунду мне показалось, что за привычной маской равнодушия проступила искренняя тревога. Но Илларион принялся с усердием рыться в тумбочке, отвернувшись, так что убедиться в собственной правоте не получилось.

— Ты сам прекрасно знаешь почему.