Пуля для певца

— Вообще-то могу, — Шапиро пожал плечами и взялся за бутылку.

Налив себе, Лизе и Боровику, Шапиро встал и сказал:

— Аллаверды! Я с трудом сдерживаю скупую мужскую слезу, слушая твои проникновенные слова. Поэтому — будь здоров, скотина!

— И тебе того же, животное! — ответил Роман.

Чокнувшись, все выпили, и Роман снова сел в кресло.

Шапиро задумчиво повертел рюмку в пальцах, будто желая добавить что-то к сказанному, но тоже опустился на свое место.

— Ну, что же, — Роман взял сигарету и закурил, — к вышесказанному добавлю только, что в «Крестах» я успел побывать в пресс-хате, и, как видите, без ущерба для себя, а также стать свидетелем безвременной кончины немолодого зэка по кликухе Лысый. Вот такие новости.

— Лысый? — Боровик прищурился. — Погодика… У него еще на правой руке наколка необычная — теорема Пифагора. Верно?

— Верно, — кивнул Роман. — А что такое? Ты его знаешь?

— Да так, ничего особенного, — отмахнулся Боровик. — Давай дальше.

— Дальше? — Роман нахмурился. — А дальше, господа хорошие, пора возвращаться к нашим баранам. А именно — к лучшим друзьям. Арбузто так у воров под стражей и сидит!

— Наконец-то! — усмехнулся Боровик. — А я думал, вспомнишь ты о нем или нет.

— Ну и дурак, что думал такое, — отрезал Роман. — Вот уж не ожидал от тебя!

— Ладно, — Боровик примирительно поднял ладони. — Ну так что, есть у тебя мысли по этому поводу?

— Мысли есть, как не быть… — Роман задумчиво посмотрел в окно. — Сходняк, стало быть, послезавтра. Значит, у нас имеется еще полтора дня…

Глава 2 РАЗ ПОШЛИ НА ДЕЛО…

Любому человеку, которому довелось прожить часть своей жизни в старое советское время, знакомы слова «Внеочередной съезд Коммунистической Партии Советского Союза». Население страны своевременно оповещалось об этих съездах, и о чем бы ни говорилось с высокой кремлевской трибуны, заканчивались все эти речи всегда одинаково — единодушным одобрением принятых решений и дружным пением гимна Союза Советских Социалистических Республик.

В отличие от помпезных коммунистических собраний, съезд, который происходил в Санкт-Петербурге этим жарким летом, не афишировался и гимнов петь не предполагалось. Да и не было у российского криминалитета, собравшегося в особняке на канале Грибоедова, никакого гимна.

Разве что «Мурка»…

Но собравшиеся понимали, что если бы уголовные авторитеты, чьи лица были изборождены морщинами и шрамами, а тела и конечности изукрашены затейливой татуировкой, вдруг встали и дружно запели «Раз пошли на дело я и Рабинович…», это превратило бы серьезное собрание в фарс. Поэтому «Мурку» не пели, флагов не вывешивали, да и не было никаких флагов… И трибуны, сработанной из ценных пород дерева, с гербом на фасаде, тоже не имелось.

Однако сходняк, посвященный решению насущных проблем, среди которых одной из первых было сомнительное поведение вора в законе Арбуза, проходил на самом высоком уровне.

Движение на набережной канала Грибоедова, где находился старинный особняк, принадлежавший Фонду памятников культуры, было перекрыто от моста до моста. Поперек дороги стояли милицейские машины, рядом с которыми лениво прогуливались сотрудники правоохранительных органов, а чуть поодаль, ближе к особняку, их дублировали массивные черные джипы с мрачными тонированными стеклами, и в этих джипах сидели те, кого вышеупомянутые сотрудники вроде бы должны были хватать, вязать и вообще стирать с лица земли, но почему-то они этого не делали. Мало того, совершая сложные неторопливые эволюции между машинами, представители сторон обменивались дружелюбными репликами, давали друг другу прикуривать и демонстрировали терпимость, миролюбие и взаимопонимание.

В бальном зале особняка, принадлежавшего прежде богатому и влиятельному графу, все было почти как сто пятьдесят лет назад. Стараниями реставраторов, художников и краснодеревщиков бальный зал выглядел так, будто особняк был построен месяц назад. Богатая лепка потолка производила впечатление только что законченной работы, инкрустированный паркет сверкал свежим лаком, позолота и роспись были яркими и свежими.

В середине зала располагался огромный круглый стол, покрытый темно-зеленой бархатной скатертью с вырезом по центру, и этот вырез точно соответствовал основанию укрепленного на столе двухметрового бронзового канделябра, в котором горели ровно девяносто девять свечей. Говорят, что давно истлевший в могиле владелец особняка заказал этот канделябр в расчете на то, что ему удастся прожить столько лет, сколько было в канделябре свечей, однако его надежды не оправдались, и пятьдесят две свечи оказались лишними.

Вокруг стола стояли резные кресла с мягкими бархатными подушками в цвет скатерти, и в этих креслах восседали те, кто больше привык к жестким нарам и прочей неудобной мебели вроде скамьи подсудимых.