Пуля для полпреда

Захлопнув за Рыжовым дверь, Лемехова достала из бара коньяк, возиться с рюмками не стала – руки дрожали, плеснула граммов по сто прямо в нетронутые чашки и молча проглотила свою порцию, как микстуру.

– Чтоб они сдохли, – вздохнул отставший Турецкий. – Вы должны спросить: кто?

– Знаю. Те, кто нам жить мешает. Пойдемте на кухню, нужно сменить обстановку.

Турецкий, сочувственно вздохнув, подхватил тяжелый самовар с ложными вмятинами и ненастоящим сапогом и пошел следом за ней, не забывая поглядывать на ее филейную часть.

– Ксения… Или так вас тоже лучше не называть?

– Валяйте. И можно на «ты».

Можно, мысленно согласился с ней Турецкий, на кухне он почувствовал себя совсем по-домашнему. Закурил и, только сделав первую затяжку, сообразил, что не спросил разрешения, и пепельницы нигде не видать – Лемехова не курила. Она тут же подала ему розетку.

– Ксения, про какой тол говорил Рыжов?

– Понятия не имею.

– Так. А когда он занимал у тебя десять тысяч?

– Шестого мая.

– То есть в день гибели Вершинина?

– Да, я хорошо помню. Можете представить, сколько в тот день было разговоров.

– Э-э-э, прости. Конечно, не мое собачье дело, но я бы на твоем месте ему и трех рублей не занял.

Лемехова часто заморгала, и Турецкий подумал, что она вот-вот расплачется. Но ничего подобного, она улыбнулась, расправила осунувшиеся плечи, откинула голову – полностью вернулась в образ.

– Это он сегодня герой, как обычно, – сказала она, разливая подостывший, зато густо настоявшийся чай, – а тогда ты б его видел! Зеленый, как официантка в той забегаловке, губы синие, борода торчком, глаза выпучены как у ерша, зубы клацают, руки пляшут – натуральный эпилептик, только пена изо рта не идет. А артист он неважнецкий, по заказу вовек ничего подобного не сыграет. Сказал, мол, влетел, нужны десять тысяч немедленно, не то «поставят на перо».

– И почему – не объяснил?

– Нет.

– Если не секрет, Рыжову часто случается поиздержаться?

– Триста рублей на такси и шампанское для какой-нибудь высокородной леди, занимает раз в полгода. Иногда отдает. А по-крупному одолжился только раз, точнее теперь уже дважды.

– И, прости, опять не мое собачье дело, но если бы он предыдущий долг отдал, ты бы ему сейчас заняла?

Лемехова посмотрела на него укоризненно:

– Ну его совсем, я тебя умоляю!

С благородной грацией она допила чай. Турецкий подивился, как она не похожа на ту женщину, что буквально пять минут назад, морщась, отхлебывала из той же чашки коньяк.

– И… Саша, – добавила Лемехова, – Саша?

– Угу.

– Если ты думаешь, что у меня в подушке зашиты сорок тысяч, должна тебя разочаровать. Я их на принтере не печатаю. Мой бизнес во многом формальность, я живу на зарплату. И давай не будем об этом!

– Все, больше не буду, вот тебе крест! – Турецкий изобразил указательным пальцем крест на животе.

Он тоже проглотил остатки чая и подошел к окну, уперев лоб в холодное стекло. Он ждал, что Лемехова подойдет, и она действительно подошла, но тут он разглядел внизу на стоянке Рыжова. Тот допивал бутылку пива, и по его движениям нетрудно было догадаться, что он собирается вернуться.

– Прости, Ксения, – Турецкий с величайшей аккуратностью развел ее руки, обхватившие его сзади, – я должен выйти. Всего на пять минут!

Она не обиделась, не спросила зачем, только покорно кивнула:

– Хорошо. А я пока нового чаю заварю, этот остыл.

Когда Турецкий выскочил из подъезда, Рыжов двигался ему навстречу. Увидев разъяренного «важняка», он круто свернул в сторону, сделав вид, что направляется к мусорному баку выкинуть бутылку, и спортивным шагом устремился к проезжей части. Турецкий решил покурить и подождать, пока он поймает попутку или такси.

Почти сразу подъехало несколько машин, и одна из них подобрала Рыжова, но сатисфакции Турецкий не получил: из другой вылезли два типа, которых он видел при выходе из гостиницы. Тогда он не обратил на них особого внимания, но, взглянув сейчас, всякие сомнения отбросил: топтуны. Выругавшись во весь голос, он раздавил сигарету о свежевымытое крыльцо и вернулся в подъезд. По дороге ему пришлось отшвырнуть с прохода бабульку-консьержку, у которой не было инструкций впускать его вторично. Будь он хоть на полмизинца менее разъярен, она бы остановила его грудью, как фрицев под Москвой, и пришлось бы вести телефонные переговоры с Лемеховой.

– Черт побери, Ксения! – закричал он, так и не придя в себя, хотя специально поднялся на седьмой этаж по лестнице. – Эти ублюдки меня выследили! Гадство, я ж от них оторвался!

– Какие ублюдки? – встревоженно спросила она.

– А хрен их знает! Они засекли твой звонок в номер.

Она налила ему горячего чаю с каким-то невероятным ароматом, Турецкий сто лет не пил ничего подобного, а может, и вообще ни разу в жизни не пробовал, но, едва пригубив, отставил чашку.

– Мне нельзя здесь оставаться, прости!

– Да ладно, не девочка, – она погладила его по колену, – пойдем, я тебя провожу. Или посидишь еще полчасика?

– Нет. И лучше не провожай.

Он вышел, но, не дойдя до лифта, вернулся:

– Нет, Ксения, нельзя спускать подонкам! Ты не против прогуляться пятнадцать минут?

– Пойдем, конечно.