Пуля для штрафника

Тусклый свет пробивался через узенькое окошко с единственным, грязным и треснувшим стеклом. Чугунная труба — дымоход от печки — выходила наружу через отверстие в стене, по кругу замазанное глиной. По стенам, заполняя почти все отведенное узкое пространство, висели мотки лески, веревки, какие-то принадлежности, в которых угадывались рыбацкие снасти.

В углу было навалено всякого хлама, на котором сверху, надетые один на другого, лежали казаны разного объема. Они были похожи на армейские каски огромного размера. В другом углу, рядом с дверью, стояла прислоненная к стене острога, лезвием вверх. Оно было заточено и неярко светилось стальным блеском, в тусклом свете сарая демонстрируя отсутствие всякой ржавчины. По всему выходило, что тот, кто тут жил, часто этой острогой пользовался.

Тот, кто тут жил… В памяти Отто вдруг снова возник кошмар: преследовавшие его зубастые твари, то ли волки, то ли чудища-призраки. А следом всплыло нечто бесформенное, непроглядно темное. Оно говорило и говорило что-то на непонятном, убаюкивавшем его языке, а потом вдруг превратилось в горячую, как огонь, женщину. Этот огонь прогревал Отто до самого нутра, кутал его в плащаницы жара и зноя, прогоняя холод и озноб, обжигая оставленные в душе ледяные следы преследовавшего его кошмара.

XIV

Вдруг неясный звук раздался снаружи. Отто замер. Дыхание его прервалось, и все существо его замерло от напряжения. Совсем близко. Хаген напряженно вслушивался. Шкряб-шкряб, шкряб-шкряб… Этот звук повторялся снова и снова. Крадучись, Отто пробрался к палке с крепко привязанным к концу напильником, превращенным в остро заточенное лезвие. Хоть какое-то средство обороны.

Взяв острогу и подкравшись к двери, Отто попытался открыть ее еле заметно. Но несмазанные ржавые петли предательски заскрипели. Таиться не было смысла, и Отто выскочил наружу, угрожающе сжимая в руке палку с напильником.

— Ну и вояка выискался… Как оклемался, сразу за копье хвататься. Чистый папуас…

Он не сразу сообразил, кто перед ним. По голосу — сидела женщина, держала в руках нож и большую распотрошенную рыбу. А по виду — та самая куча из сна. Слишком много было на ней всякой одежды, а на голову был повязан пуховый платок. Но вот она распрямила спину и одной рукой, сжимающей нож, запачканной чешуей и кровью, аккуратно оправила возле лица края платка.

Черные брови, лучики морщинок возле глаз… Лицо то самое, из ночного сна, и те самые руки. Они растирали его, а потом долго-долго снимали с кучи одежки, и в этой куче оказалась спрятана голая женщина.

Она совсем не испугалась его появления. Наоборот. Она что-то говорила ему, и глаза ее улыбались. Она смеялась.

— Да уж… тебе сейчас в самый раз — в атаку. Ну, чистый индейский папуас…

Она держала в руках нож и большую рыбу Не переставая посмеиваться, она вернулась к своему занятию: часто-часто зашкрябала лезвием ножа по спине рыбы, счищая с нее чешую.

Хагену вдруг почему-то стало нестерпимо стыдно. Наверное, у него действительно был очень смешной вид. Виновато замявшись, он прислонил к внешней стене сарая свое копье и почему-то спрятал руки за спину.

XV

Женщина словно не обращала на него внимания. Она ловко счищала с рыбины чешую. Та летела во все стороны, налипая и на кирзовые солдатские сапоги, в которые была женщина обута. Но та будто не замечала этого. Все ее внимание было поглощено рыбой. Выпотрошенная, почти потерявшая свой, покров, рыба продолжала жить — открывала и закрывала рот, выгибала хвост.

— Смотри на нее, и живучая попалась… — походя удивляясь, закончила с ней женщина и аккуратно, одним движением, перерезала ей горло у основания жабр.

— Да, милок, каждый жить хочет… — произнесла она.

— Спасибо вам… Спасибо! — произнес солдат и, помолчав, добавил: — Меня зовут Отто… Отто.

Женщина снова выпрямилась и бросила рыбину в казан. Он висел на палке тут же, рядом, над жарко горящим костром.

— Ишь ты, опять затараторил по-своему. Уж помедленнее, по-человечески стал гутарить. А то вчерась, в бреду, язык чуть не вывихнул… И все невесту свою кликал. То ли Ольгу, то ли Хельгу.

— Хельга? — удивленно отозвался Отто. — Да, да, Хельга. Так зовут мою девушку… мою невесту…

— Ишь, как ожил сразу. «Я, я»… — с доброй иронией ответила женщина. — Оно понятно, что фройлян… А когда тебя подобрала тут, возле камышей, тебе не до фройлян было. Еще бы чуток, и околел бы фашистик… Эк тебя занесло сюда, горе ты луковое…

Говоря все это, она, не теряя времени, выбрала из садка другую рыбу, поменьше, и, вспоров ей живот кончиком ножа, аккуратно вывалила на землю кишки. Тут же, возле горки чешуи и рыбьей требухи, примостилась облезлая кошка, которая, не обращая ни на кого внимания, усиленно поглощала отходы чистки. Отто почувствовал, как спазмы голода до боли свели его пустое брюхо.

Для Отто было странно и удивительно услышать имя Хельги из уст этой незнакомой ему женщины. Тем более что говорила она не по-русски. Напоминала ее речь разговоры румынских солдат, только звучала она мягче, вкрадчивее. Будто напевная мелодия колыбельной песни, которая проникала в самую душу.

XVI