Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!

А дальше – понеслось… Уже на следующий день из полка прибыл курьер с пакетом, в том пакете обнаружилась бумага за подписью полкового командира, в коей говорилось, что поручику Валову предоставляется годичный отпуск для исправления личных дел, по истечении которого надлежит опять явиться в полк под страхом быть взятым за караул, яко дезертир. А время военное, между прочим.

Еще через день прибыл и приказ из Тайной канцелярии в толстом засургученном пакете, на печатях красовались внушительные двуглавые орлы. Что говорилось в том приказе, нам знать не положено, вот мы и не будем интересоваться. Известно только, что выехали они в тот же день куда-то в Ингрию. Куда именно, неведомо, что делали, незнамо, и вернулись лишь через месяц. За это время суматоха вокруг дуэли голтиншской понемногу улеглась, участники ее позабылись. Так что граф Александр Иванович показал себя изрядным дипломатом и человеком предусмотрительным. В столице каждодневно имели место новые скандалы и происшествия, гораздо более волнительные, нежели какая-то дуэль.

Петенька успел сойтись близко с обоими сержантами, Иваном да Василием, какие оказались людьми вовсе даже не злыми. Бывшие крепостные графа Шувалова, забритые в солдаты, но графом же вырванные из ничтожной доли и произведенные в сержанты, а вдобавок еще и определенные на службу в Тайную канцелярию, были по-собачьи преданы своему хозяину. Граф ценил их за силу безмерную и стать богатырскую, а также за готовность без рассуждений исполнить любой приказ. И они исполняли. Василий как-то обмолвился ненароком, что приводилось им и людей жизни лишать по приказу графа. К тому же они свято верили, что карают злодеев и изменников, никого боле. Петенька подумал, что и его судьба в чем-то повторяет судьбу этих мужиков, только на более высоком уровне.

Самым скверным оказалось одно известие, полученное уже после возвращения в Петербург. Его сообщил пришедший повидать Петеньку Окунев. Прапорщик был все еще бледен, на лбу его виднелся толстый красный рубец после удара шпаги. Однако ж он-то остался жив, а вот поручик Ханыков, помятый копытами лошадей голштинских, так и не оправился и неделю назад помер. Услыхав об этом, Петенька зубами скрипнул и про себя поклялся расплатиться с голштинцами, чего бы это ему ни стоило. Но даже недолгое время на службе в Тайной канцелярии переменило его совершенно, и потому он не стал произносить громких речей и размахивать кулаками, что непременно сделал бы пару месяцев назад. Он лишь грустно улыбнулся и похлопал Окунева по плечу, пожелал ему окончательного выздоровления и охотно опрокинул чарку за упокой души новопреставленного раба божьего. На том и расстались, потому что теперь поручик был уже куда как далек от своего гвардейского прошлого.

А далее пошла служба рутинная, если такое можно сказать про Тайную канцелярию, где каждое дело есть происшествие чрезвычайное. Петенька постепенно втянулся, пообвык. Даже по казенной надобности побывал пару раз в домике барона фон дер Гребена, хотя удовольствия от того не получил ни малейшего. И саднящей занозой сидели воспоминания о голштинских скачках. Видел он несколько раз на улицах своих оскорбителей, но не смел даже приблизиться, граф Александр Иванович ему это настрого запретил. Главной же отрадой были визиты к Шаховским. Старый князь ему откровенно благоволил, про юную княжну и говорить не приходилось. Препятствие оставалось одно: девице старинного рода невместно было выходить за простого офицера, понятное дело дворянина, но мелкопоместного. Да и чин его пока был незавидный. Но князь накрепко обещал, что, ежели поручик Валов в войне с супостатом прусским отличится, он более препятствовать ему не станет. Впрочем, Петенька прекрасно понимал князя: пять девиц нужно было куда-то распихать. Да, Шаховские вели родословие свое от князя Рюрика, но то дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, а ныне на дворе стоял просвещенный XVIII век.

И все-таки однажды, когда пришел солнечный май, Петенька напросился на аудиенцию к его высокографской светлости. Шувалов встретил его приветливо, но просьбу Петеньки отправить его в армию действующую встретил недоуменно. Поручик что-то бормотал и мямлил невнятно, но граф даже слушать не стал.

– Прекрасно понимаю, в тебе все еще юность бурлит, успокоиться не может. Я-то полагал, что ты успел в разумение войти и проникнуться важностью дела своего, так нет же, тебе опять хочется в солдатики поиграть, – ворчливо отчитывал он поручика. – Я уже устал повторять, что дело наше важней неизмеримо.

– Так за отличие в делах Тайной канцелярии не жалуют…

– Ах, вот оно что! – усмехнулся Шувалов. – Так ведь ты уже в поручиках ходишь, иные до седин сержантами числятся. Я же никогда не забываю своих слуг верных.

– Ну не то это. Вот армия…

Шувалов вдруг весело расхохотался.