Пуля калибра 7,92

Уже садилась вторая пара батареек. Иван расчертил остриём лопаты место предполагаемой огневой позиции третьего орудия на небольшие, шириною в шаг, квадраты. И, пока были живы батарейки, они, вдвоём с учителем, квадрат за квадратом, тщательно исследовали оставшуюся площадь. Ржавые гильзы, болванка противотанкового снаряда с медным пояском с косыми нарезками от канала ствола, штык от мосинской винтовки, гильзы от немецкого автомата, которые совсем проржавели и рассыпались в руках, несколько клецов от бороны…

Они сели в кружок возле копны. Разложили припасы Петра Георгиевича прямо на соломе. Выпили по очереди из маленького пластмассового стаканчика.

– Пусть земля ему будет пухом… – сказал Пётр Георгиевич и плеснул из стаканчика на стерню.

Некоторое время молчали. Молча закусывали рыбными консервами и ветчиной, еще в Москве порезанной Петром Георгиевичем небольшими тонкими ломтиками и переложенными такими же полосками сыра.

– Может, мы сидим на нём, – сказал Иван, выпил, понюхал кусочек хлеба и потрогал свою русую бородку.

– Может быть и такое, хозяин, – насмешливо сказал старшина.

– Опять ты, дядь Вась, свою песню… Ну смирись ты с тем, что уже новая жизнь пошла! Успокойся!

– Что мне эта жизнь? Я другую прожил. И ту, другую, с оружием в руках защищал. И, между прочим, землю эту – тоже. А ты молчи! Землевладелец… Феодал… Ты ж землю с солдатской могилой купил! Законы написали… Ти-их…

– И правда, мужики… – вдруг спохватился Иван. – Что ж мне теперь делать? И до меня тут столько уже лет пахали… А мне теперь – расхлёбывать.

– Пахали.

– Между прочим, и ты, дядь Вась, пахал. И ты знал, что тут было!

– Будет вам, – сказал Пётр Георгиевич. – Давайте ещё по маленькой. А то мне на вечерний автобус надо ещё успеть.

– А ты что, сегодня решил ехать?

Все вопросительно и как-то расстроенно посмотрели на Петра Георгиевича.

– Не торопись, артиллерия! Переночуешь у меня. Видал, какой у меня дом просторный? И комната гостевая есть. Всё как положено. Настоечки ещё попьём. А?

– Нет, не могу. У меня билет на поезд.

Помолчали.

– Ну, тогда что ж… Тогда Ванька тебя прямо к поезду и отвезёт на своём мультфильме.

– На чём? – переспросил Пётр Георгиевич.

– На машинёнке своей. Он же её собрал из чего попало. Кузов от одной машины, рама от другой, кабина от третьей… Посмотри, какая уродина! Смесь бульдога с носорогом… Ничего, бегает!

– На хорошую у меня пока денег нет, – сказал Иван, любовно оглядывая свой грузовик.

– А чего ж у тебя денег нет? Ты ж капиталист! Землевладелец! Отвезёшь человека к поезду, капиталист?

– Отвезу, – согласился Иван. – Чего ж не отвезти? Машина на ходу.

– Тогда всё, крыш до Пасхи! Пить тебе больше нельзя. И так лишку налили. – И старшина обнёс Ивана и протянул пластмассовый стаканчик, налитый с верхом, учителю; он и тут, в поле, быстро и как-то естественно, словно по старшинству, захватил инициативу, и никто ему не возражал, потому что всё старый танкист и крестьянин делал правильно, без обиды. Учитель принял стакан. Прокашлялся. Сказал:

– Мы тут, я думаю, ещё поищем. С ребятами. Щупами проверим. Если вы, Иван, как владелец Казатчины, не против… Ну, Пётр Георгиевич, за память о вашей героической батарее, которая храбро дралась здесь, освобождая нашу родную землю!

Иван сразу покраснел. А старшина, мельком взглянув на него, подождал, пока учитель выпьет свои сто граммов, сказал громко:

– Молодец, учитель! Вот что значит грамотный, образованный человек. Молодец! А обормотам своим расскажи про Петра Георгиевича и его ребят. Расскажи! Пускай знают, как тут ихние отцы и деды насмерть стояли! За то… чтобы жили они тут хорошо… а не папиросы в уборной курили… ти-их, наркоманы чёртовы! Ах, как же я так-то опростоволосился, бутылёшку свою забыл за диваном? Ну что бы мне её, сразу-то, в карман положить!.. Ну, ладно, ладно… Московская-то вроде тоже ничего.

– Я, если вы позволите, всё это, найденное, в школу заберу. В музей, – сказал учитель. – А вас, Пётр Георгиевич, попрошу вот о чём ещё: пришлите нам свою фотокарточку, желательно военной поры. Мы стенд оформим. И про замкового вашего напишем… как его…

– Саушкин. Филат Саушкин. Рядовой Саушкин. – И Пётр Георгиевич покачал головой. – Спасибо за память. Непременно пришлю.

– Да, – вздохнул старшина. – Вот тебе и судьба. Мы вот с артиллеристом пожили, покоптили свет. Я три раза жениться успел! Большую, я считаю, жизнь прожил. И бабы всегда были – красивые, гладкие. Обходительные. Пятеро сыновей и одиннадцать внуков! Все как один – мужики! Четыре экипажа можно укомплектовать! Сила!

– Ты бы, дядь Вась, дай тебе волю и власть, всю страну в танки посадил.

– И посадил бы! Чтобы нас, наши земли, по краям-то не обколупывали. А то… Хохлы вон! Вроде, как и не братья уже. Не в одном экипаже горели! Что ж это за гадская политика такая?

– А землю кто пахать будет? – сказал вдруг учитель. – А, Василий Егорович? Вы ведь сами говорили, что воевали всего полтора года, а хлеб растили – всю жизнь. И ещё вы говорили детям, что на фронте вы тосковали по земле и что вам снилось, как она, весенняя, пахнет.