Пуля с Кавказа

От аула Мекдатль тропа очень скоро свернула влево и пошла в полугоре над долиной. Дошли до небольшого аула Чарах, и подполковник снова объявил непродолжительный привал. Отсюда начинался самый сложный отрезок пути. Тропа круто подымалась вверх, пересекала огромную плоскую вершину Ободы и спускалась потом в аул Дагбаш, населённый богосцами. Весь переход считался в двадцать вёрст и был чрезвычайно утомителен. Уже на подъёме к Ободе Артилевский протрезвел и попросил отвязать его. Он ехал теперь серьёзный и молчаливый. Старше всех в отряде, войсковой старшина смотрел на товарищей так, словно прощался с ними… Лыкову приходилось видеть на войне такие взгляды, и часто они оказывались пророческими.

Даур-Гирей, наоборот, оживился. Близость развязки, видимо, возбуждала его. Ротмистр ехал впереди колонны, пытался сократить время привалов, часто отлучался в разведки.

Только капитан Ильин не сменил повадки. Постоянно настороже, очень сосредоточенный, он следил за проводниками, чертил кроки местности и что-то записывал в тетрадь.

На вершине Ободы лошади увязли по колено в снегу. Офицеры надели синие очки. Страшный ветер чуть не валил с ног и людей, и животных. Стало трудно дышать, голова шла кругом, но от красоты увиденного у Алексея захватило дух. Тонкая лента Койсу извивалась где-то далеко внизу, уходя за горизонт. Казалось, вся горная страна открылась, как на ладони. На северо-западе едва заметно маячили заснеженные пики Андии, на юге, словно огромный барьер, возвышался Главный хребет. Вот она, жизнь! Ты стоишь на высоте, куда большинство людей даже и не мечтают взобраться. И любуешься картиной, доступной только избранным путешественникам. Редко кому в обыденной жизни выпадают такие минуты… Гляди, столичная штучка, упивайся, ешь глазами роскошное блюдо! Расскажешь потом жене и детям, когда те подрастут. Но нет таких слов, чтобы описать красоту и величие дагестанских гор…

Таубе, заметив небольшую ложбинку, свёл туда отряд и приказал разжечь костёр. Все уже валились с ног от усталости, а в яме было тихо. Даже проводники повеселели, особенно после чашки водки. Лыков подкрепился, выпил винную порцию, намотал покрепче башлык и опять вылез наверх. Когда ещё увидишь такое зрелище! Алексей стоял и любовался панорамой, когда к нему подошёл Таубе. Он выглядел немного смущённым.

– Давно хочу тебя попросить… – начал барон как-то нерешительно.

– Ты желал бы, чтобы мы с Павлом Афанасьевичем сняли с Лидии Павловны полицейский надзор? И она снова могла бы вернуться в Петербург. Так?

– Чёрт возьми! – поразился Таубе. – Ты действительно хороший сыщик…

– Что сумеем – сделаем. Негласный надзор, вероятно, всё же останется, но из ссылки попробуем её вернуть.

– Спасибо!

Подполковник ткнул друга кулаком в плечо и пошёл обратно к отряду. Вскоре они продолжили путь. Через час с четвертью впереди открылся уже знакомый ручей Ратлубор, а за ним – аул Дагбаш, конечная цель перехода. До него оставалось всего пять вёрст по вполне сносной тропе. Анцухцы опять повеселели и развернули коней – дальше урусы дойдут сами. Лыков вручил им по серебряному рублю, и проводники удалились. Уже начинало смеркаться, когда партия входила в аул. Внезапно Таубе что-то заметил.

– Лыков за мной, остальным размещаться! – приказал он и пришпорил уставшего коня.

Если бы человек, которого разглядел вдалеке подполковник, тоже был верхом на коне, то ушёл бы от преследования. Но горец передвигался на медлительном осле, и они скоро догнали его. Низкий, вертлявый и какой-то пришибленный, туземец покорно слез с ишака и приготовился к худому.

– Как тебя зовут и куда ты едешь? – спросил его Таубе на «балмаце».

– Меня зовут Аль-Гани. Я еду в аул Цабадагара на ту сторону хребта.

– Для чего тебе туда?

– Я хочу продать там голубей.

Лыков обыскал тощий вьюк горца и действительно нашёл в нём только три голубиные тушки.

– Из-за этой малости ты едешь в такую даль? – усомнился коллежский асессор. – Поклянись, что не обманываешь нас!

– Клянусь Аллахом! – вскричал Аль-Гани.

– Нет, – ответил Лыков, – ты поклянись настоящей клятвой. Скажи: «Да не увижу я никогда могилы моих предков. Пусть кровь нечистых животных прольётся на могилы моих предков, если я обманываю вас!». Ну?

Аль-Гани молчал.

– Это самая страшная клятва для горца; её нельзя нарушать, – пояснил Алексей по-русски подполковнику. Потом оглянулся – до аула было более трёхсот саженей, а вокруг – ни души. Тогда он вынул из кобуры револьвер, взвёл курок и приставил ствол к голове горца. Того сразу же начало трясти…

– Мы сбросим твоё тело в пропасть, и его никогда не найдут, – зловещим голосом сказал сыщик. – А плоть съедят шакалы. Ты готов умереть за этого старого противного уруса?

– Нет, господин! – вскричал Аль-Гани в страхе. – Нет! Но… я боюсь его.

– Мы пришли за стариком из самой Темир-Хан-Шуры. Завтра тебе некого будет бояться. Говори, где он!

– Господин, я маленький человек! И очень беден. Моё имя – как насмешка![124]

– Ага! – догадался коллежский асессор. – Сколько ты рассчитывал выручить за голубей?

– По абасу[125] за каждую птицу.