Пункт назначения – Москва

День спустя, сломив незначительное сопротивление противника, мы заняли маленький городок Бутово[52] и захватили большое число пленных. Здесь впервые за долгое время у нас оказалась свободной вторая половина дня и весь вечер. Кагенек, юный лейтенант Гельдерман и я воспользовались этим, чтобы прогуляться по живописным улочкам поселения. По небу медленно плыли фиолетовые облака, напоминая о том, что скоро деревья сбросят свою золотисто-багряную листву и осень скажет нам «прощай». Жители селения оказались очень приветливыми и обходительными.

– Думаю, будет не трудно склонить этих людей на нашу сторону! – заметил Кагенек. – Нам лишь нужно будет вернуть им то, что у них отобрали Сталин и коммунизм. Сейчас для этого есть еще время – но скоро может стать слишком поздно!

У забора перед своим рубленым домом стоял старик. Очевидно, он был дровосеком, об этом можно было судить по большому количеству больших и маленьких топоров и огромным колунам, висевшим на бревенчатой стене дома, и по сложенным повсюду высоким поленницам дров. У старика было очень примечательное обветренное лицо, словно вырезанное из ствола сучковатого дерева, – он мог бы послужить прекрасной моделью для скульптора.

– Взгляни-ка вон на того старика! – сказал я Кагенеку. – Ему наверняка есть о чем вспомнить! Он застал еще царский режим. И был уже в зрелом возрасте, когда большевики зверски расправились с царем и всей его семьей. А потом вторую половину своей жизни он прожил при коммунистах. Интересно, какое мнение сложилось у него о них?

– Уверен, что не очень хорошее. Спорим, что он лишь смирился с властью новых господ в России, но не любил их! – ответил Кагенек. – В противном случае он не смотрел бы на нас так дружелюбно.

– А может быть, он не любил ни царей, ни коммунистов! – вставил Гельдерман. – Суровость его борьбы за существование всегда оставалась неизменной. Русское сельское население всегда пребывало в вечной нужде, невежестве и бедности, как под плетью царей, так и под бичом ГПУ![53]

– Есть вопрос, на который он хотел бы получить ответ? – задумчиво добавил Кагенек. – За свою долгую жизнь он уже повидал столько разных солдат – царскую армию, Красную армию и вот теперь германский вермахт. И вот сейчас он смотрит на нас и думает: «Будете ли вы точно такими же, какими были и все остальные до вас, или вы все же чем-то отличаетесь от своих предшественников?»

– И, – продолжил я его мысль, – вернете ли вы нам нашу старую матушку Русь и нашу церковь?

– Верно, – согласился Кагенек, – и, поверьте мне, если мы это сделаем, миллионы русских будут приветствовать нас как своих освободителей! Только с их помощью мы сможем действительно победить коммунизм!

Кагенек говорил горячо и страстно, вкладывая в слова всю свою душу. Я еще никогда не видел его в таком настроении. Гельдерман слушал его тоже с удивлением и большим интересом.

– Если бы я мог надеяться на то, что Гитлер, как, возможно, первый государственный деятель в истории, будет настолько великодушным и мудрым, я бы был спокоен, – продолжал Кагенек. – Тогда бы я точно знал, что победа Германии останется непреходящим успехом на долгие годы. Загляните только в глаза этому старику! Вы не хотите услышать ответ на наши вопросы? Но упаси нас бог, если мы обманем надежды этих людей![54] Если мы это сделаем, то и они станут нашими заклятыми врагами!

Вернувшись на командный пункт батальона, я достал из своего дорожного сундучка, уложенного на телегу, кусок древесного угля и блокнот для рисования. Прихватив с собой Кунцле в качестве переводчика, я снова отправился к дому старика. Он все еще стоял облокотившись на свой забор и наблюдал за действиями солдат. Кунцле объяснил ему, что я хотел бы нарисовать его портрет, и он дал свое согласие. Однако, когда я начал делать первые наброски, на его лице появилось едва уловимое выражение страха. Это было именно то выражение, которое я уже не раз видел на лицах многих русских.

Мы разговорились о России, о нашей жизни и о предстоящей зиме. Старик сказал, что он сам ничего не имеет против немцев. У него была трудная жизнь, и теперь она приближается к своему концу. И теперь он уже не беспокоится о будущем. Потом он сказал нечто такое, что заставило меня призадуматься.

– В этом году майские жуки отложили личинки глубоко в землю, – заметил он. – Нас ожидает ранняя, суровая зима! Такая зима, которую не скоро забудут!

Его пророческие слова всплыли в моей памяти, когда я осторожно укладывал рисунок в свой дорожный сундучок.

* * *

Во время следующего обхода я обнаружил на повязке одного из легкораненых первую вошь в батальоне. Она была маленькая и жирная, и это обстоятельство очень обеспокоило меня.

Чрезвычайно важно было выяснить, шла ли здесь речь о единичном случае, или в батальоне завшивлены уже целые подразделения. Поэтому вечером я провел выборочную проверку в русских избах, где остановились на ночлег наши солдаты.