Пунктирная линия

— Для того чтобы доказать вашу невиновность или... вину, нам потребуется не так уж много времени. Но советую подумать о том, что чистосердечное признание...

— Слышал, слышал. Только признаваться мне не в чем.

— Тогда попробуйте помочь себе. И нам тоже. Старик, отдавая саквояж, спросил ваш адрес? — Корнилову хотелось проверить Дмитрия Алексеевича.

— Нет.

— И вы не подумали о том, как он его заберет?

— Он же знает, где я работаю! Пришел бы в Бюро, узнал адрес. — Он помолчал, растирая узкие ладони, словно ему вдруг стало холодно. — Не знаю, чем я вам могу помочь?

— Прежде всего кто из шоферов ездил с вами на экскурсию в Гатчину? Это первое. Не торопитесь, подумайте. Второе — попробуйте вспомнить экскурсантов. Может быть, кто-то рассказывал о себе? Какие-то реплики о работе, о том, где живет? Чтобы попытаться отыскать. И подробно опишите, как вы провели субботний вечер и воскресенье. Где были, с кем встречались.

Бабушкин кивнул.

— Бумагу и карандаш вам дадут. Не спешите. Главное — детали, подробности. У вас, наверное, хорошая память? И зрительная тоже. Профессия обязывает.

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — невесело усмехнулся Бабушкин.

11

Когда поздно вечером Корнилов вышел из машины, у него было только одно желание — поскорее добраться до душа и встать под тугую горячую струю. Словно вода могла снять тревожное состояние, возникшее после разговора с Бабушкиным.

В почтовом ящике что-то белело. «Наверное, жена еще не вынимала «Вечерку», — подумал Игорь Васильевич. Но там оказалось письмо. Машинально, даже не взглянув на конверт, Корнилов сунул письмо в карман и только после душа вспомнил о нем. Теперь он разглядел, что на конверте не было почтовых штампов. Значит, корреспондент сам принес его и бросил в ящик. Так бывало уже не раз. Люди каким-то образом узнавали его адрес, посылали письма по почте, приносили сами. Жалобы, просьбы помочь, образумить отбившихся от рук детей, анонимки...

«Уважаемый товарищ полковник, — начал читать он. — Вы уже много лет живете в нашем доме и не можете не знать, что в квартире напротив процветают пьянство и разврат, что там гибнут дети. Мы знаем, что вы пытались воздействовать на обитающих там нелюдей. А результат? Если работник милиции, имеющий такое высокое звание, не может в течение долгих лет совладать с двумя пьяницами и ворами, живущими рядом с ним, дверь в дверь, то разве мы можем быть уверены, что этот страж порядка справляется со своими обязанностями в масштабе такого города, как Ленинград? Грустно думать, что вы проводите время в перекладывании с места на место бумажек, а не в конкретной борьбе со злом. Я, право же, не хотел вас обидеть, но ваша беспомощность в малом не дает мне уверенности, что вы преуспели в большом.

Сенечкин, кандидат искусствоведения».

Квартира напротив была для Корнилова как заноза.

...У сорокалетних супругов, вечно пьяных, опустившихся, росло трое детей. Две девочки-близняшки шестнадцати лет и мальчик, которому только предстояло пойти в школу. Отец работал такелажником на Ленфильме, и полковник терялся в догадках, как этот совершенно спившийся человек с трясущимися руками мог управляться с громоздкими декорациями. Заместитель директора студии, которого Корнилов уже несколько раз просил принять меры к пьянице, уверял его, что «такелажник Барский дело знает». Принудительное лечение Барскому не помогло — сосед пил по-прежнему. Каждый вечер у него собирались дружки, в подъезде валялись битые бутылки и пахло мочой. А жена такелажника пила еще больше. Опухшая, с грязными всклокоченными волосами, при случайных встречах с Корниловым в подъезде или на улице изображала на лице подобие улыбки и каждый раз говорила одно и то же:

— Все, начальник! С понедельника завязываю. Забираю ребят и — к матери, в деревню.

Полковник проверил: мать у Барской несколько лет назад умерла от алкоголизма и в деревне никогда не жила. А сама Матильда Константиновна даже за город почти не выезжала. Она постоянно приводила к себе кавалеров, и, когда ее такелажник в неурочное время возвращался домой, начинался мордобой. Приезжала милиция, буян получал десять суток за хулиганство, а потом опять все катилось по наезженной колее.