Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

В 11 часов, с пластырем на носу, приведя себя в порядок, насколько это было возможно, пробормотав доброму хозяину-профессору, наивно проглотившему моё враньё, что-то насчёт падения ночью с лестницы в плохо освещённой дешёвой гостинице, я встал перед полным амфитеатром студентов и студенток; перед каждым — табличка с именем и фамилией. Взгляд совершенно случайно упал на одну из студенток, и в следующий момент я, неизвестно в который раз, осознал, что случайностей не бывает. Во-первых, мой взгляд остановился на ней, потому что она единственная сидела, подперев нос карандашом; во-вторых, у неё на табличке было написано: Клара Шлане. У меня мурашки побежали по коже. Может, дочь Клауса Шлане? Нет: во-первых, красивая, а Шлане был страшный, как смертный грех; во-вторых, скорее всего, она сегодня была бы на похоронах. Но существовала также возможность, что девушка приходилась Шлане кем-нибудь. И я понял, что тот шрифт появляется снова, что это вовсе не лекция, а война; вздёрнутый нос Клары казался нацеленной на меня ракетой, и этого было достаточно, чтобы начать полномасштабное выяснение отношений с миром.

И я начал:

Уважаемые коллеги, те из вас, кто интересуется семиотикой, наукой о значении и наукой о науках, как называет её выдающийся семиотик Чарльз Моррис, преемник основоположника прагматизма Чарльза Сандерса Пирса…

И, примазавшись к известным именам, показав свою учёность, я вдруг почувствовал себя хорошо. Отлично. Весь предыдущий день провалился во тьму забвения, превратился в ничто перед блеском моего натренированного разума, вцепившегося в тему как мастиф, обученный в один прыжок и в один укус разрывать ярёмную вену. Так что я продолжал, потому что у меня уже была твёрдая почва под ногами: все головы в амфитеатре были заинтересованно подняты и с любопытством смотрели на меня, а маленькая, красивая, самодовольная студентка отложила карандаш и слушала, как и все остальные, что уже было признаком подчинённости.