Пурга

– Улепетывайте отседова! Фрицы переодетые!

– Свои мы. Свои.

– Побожись.

– Честное пионерское.

Мальчик показал из-за яблони плечо.

– Чкалова знаешь? Кто он?

– Знаменитый летчик.

Постреленок раздвинул ветки, по пояс высунулся наружу.

– Город Омск где стоит?

– В Сибири.

– Ока куда впадает?

Воронцов захлопал глазами: тужился преодолеть слабые познания по географии. Пришел на подмогу водитель студебеккера:

– В Волгу, в великую русскую реку Волгу Ока впадает. Доволен, перехватчик шпионов?

От яблони герой сделал два шага в сторону, остановился в нерешительности. Босоногий, в солдатской гимнастерке, свисающей с плеч, в порванных на коленях штанишках экзаменатор смотрел исподлобья на незнакомых дядек и чесал под мышкой.

– Последний вопрос: Петр I кого у Кремля казнил?

Тут и Куцейкин не подкачал:

– Стрельцы жизни лишились, которые супротив царя бунтарили. Правильно делали: Петр немчуру привечал, бороды стриг… На лобном месте и распотешились палачи над стрельцами.

– Теперь видно – свои, – облегченно вымолвил мальчуган и смело подошел к бойцам.

– Ты ушлый, грамотный! – похвалил Данила.

– По географии, истории из пятерок не вылазил, – пояснил польщенный хлопец.

Щека у него была расцарапана, руки и ноги оплетены трещинками давношних цыпок.

– Где лицо окровянил?

– Последнюю одичалую кошку в хуторе ловлю – не могу поймать. Она на дерево, я за ней. Сорвался. Тут танкисты недавно были. Мне шлем давали поносить – тяяжееелыый! Двух котов им отдал. У одного ухи обморожены и брюхо в репьях.

– Где кошка-дикарка?

– Везде. То по Дуськиному двору носится. То из нашего слухового окна глядит.

– Скажи нам имя свое, ушлячок?

– Иванка я. Кем же еще мне быть?

– Поймай нам, Иванка, кошку – кусок сахара получишь и горсть галет. – Данила для пробы протянул сухой желтоватый квадратик.

Неторопливо, с достоинством принял юный хуторянин галетину из руки, сощурил глаза, обмозговывая предложение.

– Ну, поймаешь или нет?

– Кусок сахара большой? Покажите.

Воронцов развязал вещмешок, извлек из тряпицы сладкое богатство войны. Кусок рафинада был с детский кулачок.

Вялым языком мальчонок облизал засохшие губы, деловито произнес:

– Согласный.

Тетка Дуся продолжала громко баюкать старую корзину.

– Малыша укачивает что ли? – спросил водитель.

Иванка сморщил нос, махнул рукой.

– Да-а не-е-ет. В корзинке самоварная труба. Дуся на три деревни письма носила. Похоронка за похоронкой шли… вот и рехнулась. Фрицы ее малютку под танк бросили. Сидит часами, баюкает трубу. Вопить примется. Волосы на себе рвет. Хожу ее проведать, помогаю. Сейчас за водой сбегаю.

– Поймаешь дикарку – никому не отдавай. Ладно?

– Честное пионерское – никому… Дядя, дай лизнуть сахар.

Воронцов извлек из кармана складной нож, отсек от рафинада кусочек. Пока расчленял сахар, Иванка стоял перед ним с поднятым подолом гимнастерки, улавливал крошки.

– Вот тебе сладкий задаточек. Нравишься ты нам – практичный мужик!

Мужик слюнил палец и приклеивал сахаринки, рассыпанные по грязной бледно-зеленой материи.

Староверцу хотелось остаться в хуторе, поохотиться на одичалую кошку, а главное – побыть одному.

– Данилушка, поезжай с богом дальше. Я с отроком побуду. На возвратном пути заедете. Кошка нашей будет.

– Ой ли?

– Право, Данилушка, изловим.

Вспомнил сибирец наказ взводного командира: гляди в оба за богомольцем… Да черт с ним. Куда убежит?

– Оставайся. Попозже чаек вскипяти. Прошу тебя: разживись редькой. И кваском, если сможешь.

Студебеккер упылил по большаку.

Иванка с прищуром глядел на солдата, извлекающего из вещевого мешка пузатую книжку и кусок колбасы.

– Возьми, отрок, на такую приманку любую кошку поймаешь. Сейчас ступай.

Орефий блаженно развалился у плетня, погрузился в чтение молитвенника.

– Слава тебе, осподи. Выпало уединение, короткая свобода. Ни мышей, ни землянки, ни табачного дыма, ни совиных глаз взводного надзирателя.

Вернулся Иванка к плетню – солдата не оказалось на месте. На примятой траве валялась матерчатая закладка от молитвенника. Мальчонок пролез в пролом плетня, подбежал к тете Дусе.

– Солдата не видала?

– Нету, нету похоронок… все раздала… отстаньте, – пробубнила сумасшедшая письмоносица, продолжая убаюкивать погнутую самоварную трубу.

9

Нарымская наседливая зима привыкла испытывать долготерпение твердокаменной земли. Светлели деньки: солнце торопилось помочь блуждающей где-то весне отыскать верный свороток к васюганским урманам и промороженным топям.

Изрядно проредили артельные лесоповальщики Сухую Гриву. Не с овчинку кажутся теперь небеса над головой – распахнуты синей ширью, предвещающей близкое окончание трудармейской зимней маеты, короткую передышку перед колготливым сплавом. Все будут начеку: люди, лесовозные баржи, лодки, багры. Вослед за тихим ледогоном сплавщики торопливо спихнут в воду богатство урманов. Растянутые бревна-боны – сторожевые псы затопленных берегов – денно и нощно станут стеречь правильный ход деловой древесины. Не выпустят из общего протяженного гурта.