Пурга в ночи

— Торговать мелочью, которую не жаль и от которой сыт советский товарищ не будет. — У Бирича кривились губы. — А чтобы товарищи из ревкома не узнали о нашем сговоре, то-о…

Он не договорил и прошел в кабинет.

Вернулся скоро. В руках у него был лист бумаги и карандаш. Павел Георгиевич протянул их Пчелинцеву.

— Прошу прочитать вслух и подписать.

— «Мы, нижеподписавшиеся коммерсанты Ново-Мариинска, обязуемся не разглашать состоявшийся 19 декабря 1920 года разговор у господина Бирича о сохранении продовольственных товаров и оружия». — Голос у Пчелинцева зазвучал хрипловато: — Павел Георгиевич уже подписался.

— Зачем это-то? — заикаясь спросил Щеглюк.

— Так вернее. — Пчелинцев размашисто расписался.

Его примеру неохотно последовали остальные. Теперь они были крепко связаны. Бирич внимательно перечитал подписи и неторопливо унес лист в кабинет. Сукрышев дрожащей рукой наполнил себе рюмку и, никого не дожидаясь, торопливо выпил. Снова взялся за графин, но его остановил голос Бирича:

— Пожалуй, хватит пить! Ночь предстоит трудная.

— За успех нашего предприятия! — Пчелинцев поднял свою рюмку.

— Ну, за успех можно, — уступил Бирич.

Проводив гостей, Павел Георгиевич взглянул на часы. До полуночи еще есть время. Прислуга уже спала. Он плотно поел и уселся в любимое кресло. Крепкая сигара успокаивала нервы. Под гул пурги думалось. Если все и дальше пойдет, как он наметил, то скоро ревкому туговато придется. Узнают большевики, кто тут настоящий хозяин.

Бой часов вывел Павла Георгиевича из задумчивости. Он посмотрел на циферблат. Полночь. Сейчас явится Еремеев и сообщит, как идет вывозка товаров. На улице по-прежнему гудела пурга. Она надежно скроет снующие по Ново-Мариинску нарты.

Блэк беспокойно бродил по комнате. Он то подходил к дверям, ведущим в спальню, то к дверям на кухню, скреб их и тихо повизгивал.

— Что ты? — спросил его Бирич и вспомнил, что Елена до сих пор не возвращалась. — По хозяйке соскучился? Видно, осталась она у Струковой ночевать. Слышишь, как пурга завывает? И не должен ты скучать о ней, раз она тебя забыла.

Блэк подошел к Биричу и положил голову ему на колени. Умные глаза собаки смотрели на хозяина, точно она силилась понять, о чем он говорит.

— Не сердись на свою хозяйку, Блэк. Она женщина, а женщины непостоянны так же, как теперь власти.

Что-то нет Еремеева. Уже опаздывает на полчаса. Бирич забеспокоился. Он походил по комнате, потом не выдержал, достал из ящика письменного стола браунинг, проверил патроны в обойме и сунул револьвер в карман. Закутавшись в лохматую шубу, вышел из дому.

Пурга бушевала. Бирич стоял у дверей и вслушивался в свист, гул метели, шорох снега. У ног уже до колен вырос сугроб. Да, не сладко в такую пуржищу разъезжать на нартах. Бирич решал — идти или не идти ему к своим складам. Наконец он решился, но, сделав несколько шагов, остановился и вернулся к дому.

Сквозь многоголосый рев пурги до него донеслись знакомые звуки… Упряжка! Он встрепенулся, рукой нащупал рукоятку браунинга и переложил его в наружный карман шубы.

Из мглы вырвалась упряжка и почти уперлась в двери. С нарты скатилась, чертыхаясь, маленькая фигурка.

— Еремеев! — выступил ей навстречу Бирич. Ему пришлось почти кричать.

От неожиданности фигурка отпрянула в сторону, но тут же остановилась.

— Хозяин?

— Ну, как там? — спросил Павел Георгиевич, прикрывая лицо от бьющего снега. — Все хорошо?

— Хорошо, — крикнул в ответ Еремеев и, приблизившись к Биричу, тише добавил: — Ящик патронов к винчестеру привез. Куда патроны?

Они отнесли патроны в сарайчик за домом. Еремеев раскопал уголь и спрятал в него ящик.

— Пошли, угощу.

Блэк оскалил клыки, но Бирич прогнал его в спальню и налил Еремееву стакан водки.

— Давай!

— Спасибо, хозяин. — Желтыми зубами он по-звериному откусывал рыбу, хлеб и глотал, не разжевывая.

— До рассвета возите. Как можно больше надо из складов убрать.

Еремеев кивал в ответ и поглядывал на графин.

— Потом получишь. А сейчас иди. Завтра все слушай в ревкоме и тихонько ко мне.

— Хорошо, хозяин.

— Ну, с богом! — Бирич выпроводил Еремеева.

Казалось, все идет как надо, а спокойствия не было. До самого утра просидел он за столом, просматривая бумаги. Отложив большую пачку, отнес на кухню и сжег.

Перед рассветом Павел Георгиевич ненадолго забылся в кресле. Разбудил его радостный лай Блэка. Бирич, открыл глаза и увидел Елену Дмитриевну. Притворно сердясь, она отбивалась от Блэка.

— А, пришли, — Бирич зевнул. — Тут Блэк о вас скучал.

— Не могла же я его взять с собой, — откликнулась Елена Дмитриевна, но в ее голосе не прозвучало обычного раздражения.

К своему удивлению, Бирич уловил, в нем новые, торжествующие нотки. Гибкая, легко ступая длинными ногами, Елена неторопливо пересекла комнату. От женщины веяло радостью. Что с ней? Бирич присмотрелся. Лицо усталое, волосы растрепаны, — видно, всю ночь продежурила около этих шахтеров, — а глаза-то как горят!

— Как ваши пациенты? — спросил Бирич. — Лучше теперь им?

— Кому? — Елена. Дмитриевна несколько секунд непонимающе смотрела на Бирича. — Ах, эти! Да, лучше. Поправляются.