Пурга в ночи

— Остальные товарищи будут согласны с нами, — махнул рукой Мандриков и сделал отметку в листке. — Переходим к следующему вопросу.

Он не заметил, что его ответ не понравился ревкомовщам. В умных глазах Куркутского мелькнуло неодобрение, Булат стиснул зубами мундштук трубки, члены ревкома переглянулись. Один Волтер улыбался.

— Вэри гуд, ошен хорошо. Ошен гуд!

— Нам надо взять под свой контроль все продовольственные товары и сделать новую расценку — справедливую и доступную. Я думаю, что на общем собрании жителей Ново-Мариинска надо избрать комиссию, которая…

Дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял Игнат Фесенко. Пурга до красноты исхлестала его лицо, набила в кудрявый чуб снега. Он улыбался. Из-за его спины выглядывали любопытные. Игнат захлопнул дверь.

— Товарищи… — ему трудно было дышать, Фесенко бежал от радиостанции. Ревкомовцы с тревогой смотрели на него.

— Что случилось? — спросил Мандриков.

— Вот, — он протянул Мандрикову телеграфный бланк. — Вот. Ответ…

— Какой ответ? От кого? — Ревкомовцы столпились у стола. Мандриков быстро пробежал текст телеграммы, и его лицо посветлело.

— Из Владивостока. От товарища Романа.

— Кого? Какого Романа? — Ревкомовцы недоумевающе смотрели на Мандрикова. Он улыбался. — От Приморского подпольного комитета партии.

— Хорошо! — Булат грохнул кулачищем по столу. — Хорошо!

— Читай же! — потребовал Гринчук.

— Ну? — поторопил Мальсагов.

— «Революционному комитету Анадырского уезда. Приморский подпольный комитет партии большевиков поздравляет пролетариат Севера с освобождением и свержением колчаковской тирании, установлением власти Советов. Вы служите примером для всего пролетариата Дальнего Востока, час освобождения которого близок», — громко читал Мандриков.

Ревкомовцы жадно слушали. Наконец-то о них знают. Четыре дня радиостанции Петропавловска, Наяхана, Гижиги не отвечали Ново-Мариинску. Ревкомовцы чувствовали себя отрезанными от всего мира. Американские станции тоже не передавали ни слова, хотя знали. Их изолировали. И вот наконец пробилась самая важная весть. Легче, радостнее стало у каждого на душе. Михаил Сергеевич продолжал:

— «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте беспощадны к нему, защищайте красный флаг Октября, флаг свободы, и пусть он вечно реет над северными народами, Осеняет новую жизнь далекого края. Подпольный комитет РКП(б). Товарищ Роман».

Мандриков обвел всех сияющими глазами и задержался на Фесенко.

— Как удалось принять?

— Охотск передал. — Глаза Игната блестели.

— Охотск? — переспросил Клещин. — Как? Шифровкой?

— Нет, открытым текстом! — Фесенко достал из кармана еще один бланк. — Нас поздравляют охотские коммунисты! Читайте!

— «Четырнадцатого декабря в Охотске восстановлена власть Советов, — читал Мандриков. — Поздравляем, товарищи! Держите с нами связь. Да здравствует мировая революция! Ижаков».

— Вот это здорово! — прогремел Булат и обнял за плечи Гринчука и Волтера.

— Поздравляю вас, товарищи! Мы не одни начали борьбу на краю нашей русской земли! — Мандриков был взволнован. — Пошлем радиограмму в Охотск.

Его предложение бурно одобрили. Мандриков быстро написал текст и протянул его Фесенко.

— Немедленно… Да, а на радиостанции кто остался? Учватов?

Все вопросительно-осуждающе смотрели на Фесенко.

— Да… Учватов. — Игнат был смущен.

— Как ты смог оставить на радиостанции этого хамелеона? Как ты смог?

— Он же дал расписку, — растерянно оправдывался Фесенко, но Мандриков не стал его слушать.

— Учватов написал заявление о полном подчинении ревкому только из-за страха. Он враг, и терпим мы его на радиостанции потому, что у нас не хватает телеграфистов. Ты, Игнат, нарушил дисциплину. Объявляю тебе выговор. Чтобы больше подобного не было. Немедленно на радиостанцию!

Фесенко выскочил из кабинета. Мандриков снова провел по лицу ладонью. Выговор Игнату, казалось, отнял последние силы.

— На сегодня, товарищи, хватит. Отдохнем. Сколько ночей не спали! Голова у меня чугунок чугунком.

Передышка была необходима, но ревкомовцы знали, что их решения ждут и задержка принесет только вред, В то же время каждый хорошо понимал, что уже не в силах больше бодрствовать, мыслить. Усталость сковывала мозг, расслабляла тело. Булат все же сделал попытку устоять:

— Не рано ли, Михаил Сергеевич? Еще нам столько надо сделать…

Мандриков заколебался, но, взглянув на изможденные лица товарищей, на их лихорадочные глаза, решительно повторил:

— Отдыхать! Спать, спать! На свежие головы мы быстрее и вернее обсудим. А сейчас, — он шутливо постучал по своему высокому лбу, — мысли в ней, как Черепахи.

— До утра. — Мальсагов первым двинулся к двери, но его остановил Михаил Сергеевич.

— Погоди, Якуб. Где спать-то будешь?

— Найду, — Якуб взялся за ручку.

— Так не годится. Всем отдыхать у Михаила Петровича. Поместятся у тебя?

— Да. — Учитель снова взялся за протокол. — Идите. Дверь не на замке. Я сейчас…

— Оружие держите наготове, — дал последний наказ Мандриков и отобрал у Куркутского протокол. — Иди и ты, Михаил. Я тут сам… Накорми товарищей поплотнее. Найдется?