Пуритане

Произнося эти слова, она повернулась лицом к своему собеседнику; ее бледные щеки, хоть их и оживлял, пока она говорила, еле заметный румянец, свидетельствовали о пережитых ею страданиях. Всадник не остался безучастным к этому призыву; он схватился за голову, как будто его мозг пронизала внезапная боль, и, проведя рукой по лицу, надвинул еще ниже на лоб свою широкополую шляпу. Ни это движение, ни чувства, которые его вызвали, не остались незамеченными Эдит, и ее сердце в ответ на это затрепетало.

— И если тот, — сказала она, — о ком я говорю, будет серьезно огорчен суровым суждением его… его… прежнего друга, скажите ему, что искреннее раскаяние есть первый шаг к искуплению; что, хотя он пал с такой высоты, подняться на которую будет ему нелегко, хотя он повинен во многих дурных делах, творившихся под прикрытием его имени, — все же он и теперь еще может частично искупить зло, лежащее на его совести.

— Но как? — спросил всадник тем же глухим и прерывистым голосом.

— Стараясь установить мир для блага своих обездоленных соотечественников, побуждая заблудших мятежников сложить оружие и разойтись. Спасая их кровь, он может искупить уже пролитую; кто потрудится для этой возвышенной цели, тот заслужит благодарность нашего поколения и добрую память потомства.

— Полагаю, — твердым голосом произнес ее спутник, — мисс Белленден не хочет, чтобы этим миром интересы народа были принесены в жертву интересам короны.

— Я еще слишком молода, — отвечала Эдит, — и не могу говорить об этом с полным знанием дела. Но раз я заговорила на эту тему, то охотно добавлю, что желала бы мира, который удовлетворил бы все партии и оградил подданных короля от военных поборов: они мне ненавистны не меньше, чем ваши меры борьбы с этим бедствием.

— Мисс Белленден, — сказал Генри Мортон, открывая лицо и говоря своим обычным голосом, — тот, кто утратил ваше драгоценное для него уважение, достаточно смел, чтобы защищать правоту своего дела в качестве обвиняемого. Понимая, что он не вправе рассчитывать на дружеское сочувствие, он промолчал бы в ответ на ваше суровое осуждение, но он может сослаться на лорда Эвендела, который, без сомнения, засвидетельствует, что все помыслы и усилия этого человека, особенно в настоящее время, направлены на заключение мира, и притом на таких условиях, которых не осудят даже наиболее рьяные приверженцы короля.

Он с достоинством поклонился Эдит, которая, судя по ее речам во время этой беседы, хоть и знала, с кем разговаривает, все же, видимо, не ждала, что ее собеседник станет защищаться с такою горячностью. Смутившись, она молча ответила на его поклон. Мортон ускакал и подъехал к находившимся во главе отряда.

— Генри Мортон! — воскликнул майор Белленден, пораженный его внезапным появлением.

— Он самый, — ответил Мортон, — и он глубоко удручен суровым приговором майора Беллендена и его близких. Прошу вас, милорд, — продолжал он, обращаясь с поклоном к лорду Эвенделу, — прошу вас взять на себя труд рассказать моим друзьям о моих действиях и удостоверить чистоту моих помыслов. Прощайте, майор Белленден! Желаю вам и всем вашим всяческого благополучия. Быть может, мы еще встретимся в лучшие времена.

— Поверьте мне, — сказал лорд Эвендел, — я оправдаю ваше доверие, я постараюсь отплатить за те неоценимые услуги, которые вы мне оказали, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вы предстали в истинном свете и перед майором Белленденом, и перед всеми, чьим мнением вы дорожите.

— Зная ваше великодушие, я ничего иного не ожидал, — отозвался Мортон.

Он кликнул своих подчиненных и поскакал полем по направлению к Гамильтону; перья их развевались и стальные шлемы поблескивали в лучах восходящего солнца. Задержался лишь один Кадди, чтобы нежно проститься с Дженни Деннисон, которая за время короткого утреннего путешествия восстановила свою власть над его чувствительным сердцем. Одинокое дерево не столько скрыло, сколько прикрыло в своей тени их tete-a-tete note 27, когда они попридержали коней, чтобы сказать друг другу «прощай».

— Прощай, Дженни, — сказал Кадди, с шумом выдыхая воздух, что должно было, видимо, изображать вздох, но гораздо больше напоминало горестный стон. — Ты ведь вспомнишь иногда про бедного Кадди, который по-честному любит тебя, Дженни; ты ведь будешь иногда о нем вспоминать?

— Конечно… когда на столе будет похлебка, — ответила злопамятная девица, не удержавшись от острого словца и от сопровождавшей его ехидной улыбки.

Кадди, однако, не остался в долгу: он вознаградил себя по обычаю деревенских поклонников — что не явилось, надо полагать, неожиданностью для Дженни, — обхватив возлюбленную за шею и от души поцеловав ее в обе щеки и в губы. Простившись таким образом, он повернул коня и пустился догонять своего господина.

«Ну и черт этот парень, — подумала Дженни, вытирая губы и поправляя прическу. — А ведь он куда смелее, чем Том Хеллидей».

— Сейчас, миледи, сейчас! Боже милостивый, хоть бы старая леди ничего не заметила!

— Дженни, — сказала леди Маргарет, когда девушка подъехала ближе,