Пуритане. Легенда о Монтрозе

— Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, — сказал Мортон, — и я понял бы ваши доводы, хотя никогда не соглашусь считать их справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей стране мир, свобода, веротерпимость — чего же вам больше?

— Чего больше? — воскликнул Берли, вырвав палаш из ножен с такой быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. — Взгляни на эти зазубрины, их всего три, не так ли?

— Как будто бы так, — ответил Мортон, — но что из этого следует?

— Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта третья — от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую капеллу,^{211} когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш, — продолжал он, вкладывая его снова в ножны, — должен свершить еще большее: он должен срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте, восстановить ковенант в сиянии его славы — и тогда пусть он ржавеет и разрушается рядом с костьми своего владельца!

— У вас нет ни средств, ни людей, мистер Белфур, чтобы свергнуть нынешнее правительство, — сказал Мортон. — Народ, за исключением кучки дворян-якобитов, в общем, доволен; и вы, конечно, не станете объединяться с теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.

— Напротив, — ответил Берли, — мы заставим их служить нашим целям. Я побывал в лагере у этого язычника Клеверза, подобно тому как будущий царь Израиля посетил филистимлян,^{212} я договорился с ним о восстании, и если бы не этот подлый Эвендел, эрастиане были бы теперь изгнаны со всего запада… Я бы его убил, — продолжал он с мрачным, угрожающим видом, — даже если бы он ухватился за рог алтаря! Если бы ты, — продолжал он более спокойным тоном, — сын моего старого друга, был женихом Эдит Белленден и пожелал приложить руку к великому делу с рвением, равным твоему мужеству, то не думай, что я предпочел бы дружбу Бэзила Олифанта дружбе с тобой; тогда ты имел бы возможность при помощи этого документа (он достал какой-то пергамент) вернуть ей владения ее предков. Это я и хотел сказать тебе, когда видел, как отважно ты бьешься у рокового моста. Девушка любила тебя, и ты ее — также.

Мортон твердо ответил:

— Не стану обманывать вас, мистер Белфур, чтобы достигнуть своего. Я пришел сюда убедить вас восстановить справедливость, а не ради собственной выгоды. Я ошибся, и я скорблю о вас; и о вас я скорблю даже больше, чем о тех, кто из-за вас пострадал.

— Итак, ты отклоняешь мое предложение? — спросил Берли с загоревшимися гневом глазами.

— Отклоняю, — ответил Мортон. — Когда бы вы были действительно человеком чести и совести, каким хотите казаться, вы, несмотря ни на что, возвратили бы этот пергамент лорду Эвенделу, памятуя об интересах законной наследницы.

— Никогда, пусть он лучше погибнет! — воскликнул Берли, бросая документ в горевшую рядом с ним груду угля и затаптывая его каблуком.

Пергамент курился, корчился и трещал в пламени; Мортон бросился, чтобы его спасти. Но Берли удержал Мортона, и они стали бороться. Оба были сильны. Мортон был подвижнее и моложе, но Берли все же справился с ним и не дал ему спасти документ. Когда он превратился в пепел, они отпустили друг друга, и фанатик, рассвирепевший во время схватки, посмотрел на Мортона диким, горевшим жаждою мщения взглядом.

— Ты проник в мою тайну! — воскликнул он. — И либо ты станешь моим, либо умрешь!

— Я презираю ваши угрозы, — сказал Мортон, — мне вас жалко, и я ухожу.

Но не успел он повернуться к выходу, как Берли опередил его, столкнул ногой ствол старого дуба и, пока он с грохотом и треском падал в пучину, обнажил палаш и прокричал голосом, перекрывшим рев водопада и грохот падающего дерева:

— А теперь выбирай: сражайся, сдавайся или умри! — И, став у выхода из пещеры, он взмахнул палашом.

— Я не стану сражаться с тем, кто спас жизнь моему отцу, — сказал Мортон, — я не научился выговаривать слово «сдаюсь», но жизнь свою я спасу, как сумею.

Сказав это, он проскочил, прежде чем Берли понял его намерение, у него за спиной и, с отличавшей его юношескою ловкостью перепрыгнув через страшную бездну, отделявшую вход в пещеру от выступа противоположной скалы, оказался по ту сторону пропасти, спасшись от своего приведенного в ярость противника. Он сразу же поднялся по скале, и оглянувшись назад, увидел застывшего от изумления Берли, который, опомнившись, с бешенством неудовлетворенного гнева поспешно скрылся в пещере.