Пурпур и яд

Не успевал он закончить, как толпа уже кричала:

— Триумф! Триумф!

«Триумф»— одно это слово слышал Маний Аквилий, уже не ощущавший ни жжения солнца, ни ударов. «Триумф! Триумф!..»

Скорее бы Пергам! Пусть лучше расплавленное золото. Но только бы не слышать этого слова, казавшегося таким желанным прежде.

ПРОЛИВЫ

Пастух, первым пригнавший свое стадо к этому месту, видимо, долго таращил глаза, не в силах понять, куда попал. Противоположный берег так близок, что можно думать — это широкая река, наподобие оставшегося сзади Истра или Борисфена. Но вода была соленой, и коровы ее не пили. Бык, соблазненный свежей зеленью на другом берегу, поплыл. Почесывая затылок, пастух невозмутимо сказал: «Боспор», что на его языке означало «бычья переправа». И это имя закрепилось за проливом, соединявшим Понт Эвксинский с Пропонтидой.

Первому моряку, чей челн или плот занесло сюда из Понта, пролив должен был показаться горлом. Именно это сравнение и пришло на ум Митридату, когда он с палубы «Эвергета» озирал свои новые владения. Да, это было горло Понта Эвксинского, образованное двумя континентами. Тому, кто владел этими берегами, ничего не стоило перетянуть пролив цепью, и ни один корабль не мог бы войти в Понт или выйти оттуда. Великий и могучий Понт Эвксинский злой волей превращался в большое озеро наподобие Каспия. Сколько царей протягивало сюда руки, сколько крови было пролито из-за этой полоски воды!

Первыми, насколько помнит история, ее захватили цари Трои, преградив путь в Понт аргонавтам. Нет! Не из-за прекрасной Елены сражались герои Гомера и олимпийские боги — из-за проливов. Потом много лет спустя сюда пришел предок отца Митридата, Дарий, перекинувший через пролив мост. Эллинские колонии по берегам Понта были отрезаны от метрополий. Война оказалась неизбежной. Предок матери Митридата, Александр, где-то здесь перешел в Азию. А потом римляне поставили здесь своего раба Никомеда, и он, исполняя их приказ, стянул горло Понта Эвксинского цепями.

Митридат уловил слева по борту шум голосов. Повернувшись, он увидел всадников. Они казались глиняными детскими игрушками. Да это ведь скифы. Скифы Палака! Почему они кричат? Радуются ли флагу со звездой и полумесяцем? Или негодуют, что пересекли Понт, а колчанов раскрыть не пришлось? Города один за другим открывали ворота. Скифов встречали не расплавленным свинцом, не кипятком, не ядрами, а цветами и фруктами. Их поили вином. Путь от Синопы до Византия показался им праздником.

— Какое знамение дали нам боги? — услышал Митридат знакомый голос.

— О чем ты, Архелай? — спросил царь херсонесита.

— На том месте, где ты видишь скифов, царь царей перекинул мост и повел свое войско в Европу.

— Но ведь Дарий потерпел поражение.

— Он шел против скифов, а ты со скифами! — воскликнул Архелай.

Византии остался позади. Волны Пропонтиды хлестала борта «Эвергета». Суда, следовавшие за ним, развертывались в треугольник. Эскадра приняла форму гигантской стрелы, нацеленной к Римскому морю.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЭВОЭ

Митридат вступал в Эфес как Дионис Освободитель. Впереди и по бокам царской колесницы бежали женщины, одетые вакханками. Мужчины и мальчики в обличье панов и сатиров замыкали шествие.

— Эвоэ! Эвоэ! — раздавались приветственные возгласы, и в них тонули звуки арф и свирелей, топот шагов и цокот копыт.

Мостовая Аркадианы, улицы, ведшей в гавань, была устлана знаменитыми эфесскими коврами. Пахло аравийским ладаном: купцы совершили им возлияние в честь царственного гостя. Ветер раздувал шелковые полотнища и пестрые фригийские ткани. Тот, кто не мог выставить напоказ своих богатств, отдавал царю мощь легких:

— Эвоэ, Дионис!

Митридат принес свободу, отнятую у эфесцев в год, когда он родился. И это совпадение приобретало почти мистический смысл. Вспоминали о комете, прочертившей тогда полнеба. То, что воспринималось как знак грядущих бедствий, расценивалось теперь как предсказание величия понтийского царя, которому сами боги предназначили господство над половиной вселенной.

— Эвоэ! Эвоэ!

Это был день великих надежд для одних, горьких разочарований для других. Торговцы и моряки надеялись, что Митридат расчистит гавань, заносившуюся песком, сохранит близость Эфеса к морю. Владельцы мастерских рассчитывали на царские заказы: ведь войско не обойдется без металлических доспехов, которыми всегда славился Эфес, без кожаной обуви, подбитой гвоздями, без льняных тканей. Жрецы Артемисиона мечтали о возвращении их храму отнятых римлянами земель и рыбных промыслов. Потомки знатных родов, возводившие свое происхождение к древним героям, предвкушали царские милости. Земледельцы, лишившиеся участков и потерявшие гражданские права, видели себя равноправными эфесцами. И только римские торговцы и ростовщики, не успевшие покинуть город, не надеялись ни на какие благоприятные перемены. Вчера, готовясь к встрече Митридата, толпа яростно уничтожала статуи, воздвигнутые эфесцами в честь римских проконсулов. А сегодня она, может быть, лишь потому не врывается в дома, что не знает о намерениях царя и боится вызвать его гнев.