Пурпур и яд

В сопровождении сторожа он несколько дней обходил стены, когда-то защищавшие город. Зрелище разрухи и запустения поразило стратега. Во многих местах укрепления были разобраны. Деревца, поднимавшиеся из камней, придавали руинам живописный вид, но в дни осады, которую Архелай считал неизбежной, вьющиеся растения заменят врагам лестницы. У стен, выходящих к морю, лепились хижины рыбаков. Вырубленные в скале ступени приглашали каждого войти в город.

А знаменитые пирейские гавани! Они могли гордиться своей историей. Но каменные ложа для подъема кораблей в доки завалены обломками сосудов и другим хламом. Глина, покрывавшая крышу арсенала, осыпалась. Достаточно одного факела, чтобы занялась деревянная кровля.

И все теперь ложится на его плечи. У Митридата появилась одна забота — Монима. Это его царское дело — любовь!

Размышления Архелая были прерваны появлением человека в плаще с капюшоном. Он вышел из пробоины в стене, правее ворот, и остановился как вкопанный. Видимо, он не рассчитывал на встречу с людьми и опасался ее.

Заметив, что от объяснения не уйти, незнакомец отбросил капюшон и поставил свою ношу на землю. Холеное лицо с высоким лбом и внимательными серыми глазами заставило Архелая отбросить мысль, что перед ним вор или соглядатай.

— Радуйся, Архелай, доблестный союзник Афиниона! — произнес незнакомец иронически.

— Афиниона! — от неожиданности закричал Архелай. — Ты что-то путаешь! Я никогда не был в Сицилии и не знал предводителя рабов.

— Но ты спутался с его двойником, лжефилософом. Достойные люди называют его Афинионом.

— Я вижу, тебе Аристион не по душе. Ты, наверное, из числа тех, кого он отправил в изгнание.

— Да! Да! Он освободил меня от моих рабов, от кораблей, а сам поселился в моем доме.

— Но кто ему разрешил?

— Афинский демос. Тебе, наверное, приходилось читать Аристофана. Тогда демос был слабовольным, выжившим из ума старцем. Но теперь это обезумевший зверь, мстительный, жаждущий крови.

— Прости, мне неизвестно твое имя.

— Меня зовут Кафисом. И разреши тебя покинуть. Ибо освободители могут решить, что были слишком щедры, даровав мне жизнь.

Архелай бросил афинянину прощальное приветствие и взволнованно зашагал к гавани. Надо бы написать Митридату обо всем, что он увидел и узнал в Пирее. Разжигая ненависть к имущим, царь восстановит против себя эллинские города. Эллины бросятся в объятия к римлянам Но цари не любят назиданий. И палки достаются учителям.

Сулла принял Кафиса в таблине, увешанном коврами. Консул уже знал о событиях в Элладе и был подготовлен к этой встрече.

— В Афинах я был твоим гостем, теперь ты будешь моим в Риме, — сказал Сулла, обнимая Кафиса. — Мой дом и мои рабы к твоим услугам. А если у тебя появится желание мне помочь, займись перепиской. С тех пор, как я стал консулом, меня завалили письмами. Все хотят знать, о чем я думаю и что собираюсь предпринять. Кстати, что тебе известно об Аристионе?

— Это демагог, подкупленный Митридатом, — вырвалось у Кафиса.

— Ты не сообщил ничего нового, — молвил Сулла с усмешкой. — Меня интересует другое: кто его отец? У кого он учился? Наконец, чем он привлек афинскую чернь?

— Не знаю, — протянул Кафис, — я не общался с людьми подобного рода.

— Жаль, — сказал Сулла. — Мне важны эти детали. Старая привычка. Я должен видеть противника в лицо.

— Я постараюсь узнать.

— А когда ты закончишь эту работу, сможешь взяться за другую. Я хотел бы иметь список статуй и картин, которые хранятся в Афинах. Каталог великих творений — так бы я его назвал.

Уловив во взгляде своего собеседника недоумение, Сулла добавил небрежно:

— Видишь ли, я вскоре собираюсь побывать в Афинах. Мои легионы уже стоят в Ноле. Вот я и хотел бы, когда вновь окажусь твоим гостем, осмотреть все, заслуживающее внимание.

— Хорошая мысль, — подхватил Кафис. — Я начну со статуй, принадлежавших мне. Кто теперь ими владеет?

— Не трудись! — перебил Сулла, вставая. — Твою коллекцию я хорошо знаю. Начни со статуй и картин, находящихся в храмах и общественных местах.

НЕПОСТИЖИМОЕ

Сенат заседал в храме Диоскуров. Вновь и вновь возвращаясь к событиям на Востоке, сенаторы пытались определить причины бедствий, постигших Рим. То и дело звучали слова: корыстолюбие, алчность. Вспоминали Мания Аквилия. Это он не сумел вовремя разглядеть опасность: из честолюбивого желания триумфа принес позорную смерть себе, а отечеству — бесславие.

Слово попросил гаруспик Тарруций. В его обязанности входило определять по внутренностям животных, благоволят ли римлянам боги. Но никогда еще гаруспик не был в числе ораторов.

— Род человеческий, — начал гаруспик в напряженной тишине, — переживает восемь поколений. Для каждого из них предусмотрен предел во времени, совпадающий с оборотом великого года. Сегодня боги указали, что мы переживаем этот великий год. Седьмое поколение сменилось восьмым. Два ворона принесли на дорогу своих детенышей, а сами вступили в схватку. Родилось новое, восьмое поколение. Оно изберет себе новых жрецов. Они назовут белое черным, правду — ложью. Ищите их и узнавайте у них свою судьбу!