Пурпур и яд

— Нет, Лаодики. В моих жилах течет ее кровь. Я видел ее страдания, поэтому могу понять твои.

— Что тебе известно о моих страданиях? Вот они, письма твоего отца. Неиссякаем поток его любви, прекрасны ее слова.

— Это гибельный поток. Он сметет тебя, как песчинку. Я дам тебе степи, нетронутые плугом, шелест ковыля, паренье птиц. В твоей короне не будет яда. Я сплету ее из мирта Афродиты.

— Мне ничего не надо от тебя. Уходи!

— Я вернусь. Ты поймешь, что счастье со мной. Отец завораживает блеском власти. Но не вечно же он будет царем.

— Вечно, — ответила Монима. — Для меня и для всех, кто его любит, вечно.

Махар бешено гнал коня. «Вечно, вечно»… Но почему забывают о его преступлениях? Когда-то из моих уст вырвался робкий упрек. Рука матери мягко легла на мои губы: «Это твой отец. Он дал тебе жизнь». Нет! Он лишил меня счастья. Я его раб! Но ведь рабы могут мстить «.

ЛУКУЛЛОВЫ МУЛЫ

Много дней шли римляне безлесным, иссеченным складками плоскогорьем. Тяжелые мешки били по спинам. Оружие терло бока.

— Мы — мулы Лукулла! — сказал Клодий на одном из привалов.

И эта горькая шутка обошла все войско.

Клодий давно уже освоился с солдатским житьем, и солдаты успела привыкнуть к нему, оценив его общительность и остроумие. Но, деля со всеми наравне трудности походной жизни, Клодий сохранил немало» патрицианских» привычек. Это обеспечило ему кличку «Неженка». Но всем было известно, что у Неженки крепкие кулаки и он не даст себя в обиду.

Преодолев Пафлагонские горы, римское войско спустилось к Понту. Как радовались легионеры при виде городов, тонущих в матовой зелени оливковых рощ и голубизне моря! Вот достойная награда тем, кто под стенами Кизика страдал от непогоды, задыхался от вони гниющих трупов, нес на своих плечах бремя войны!

Но Лукуллу эти понтийские греки дороже собственных воинов. Он щадит города, не давая их взять приступом. Разве с таким полководцем наживешься? И уже не только солдаты, но и военные трибуны осуждали Лукулла.

Лукулл пропускал упреки мимо ушей. Но Мурене он счел нужным объяснить:

— Дождемся весны! Пусть царь накопит силы.

Легат одобрительно кивал головой. На самом деле, за спиной Митридата Армения. Там может укрыться хоть тысяча царей. Да и зачем загонять его в объятья к Тиграну.

Весной, оставив часть войска под Синопой, Лукулл двинулся на Митридата. Легионеры ликовали, предвкушая богатую добычу. Но в трех милях от Кабиры, где стоял царь, Лукулл приказал остановиться и разбить лагерь. Это вызвало новый взрыв возмущения. Одни усматривали в поведении консула трусость. Другие считали, что он умышленно затягивает войну, чтобы продлить свои полномочия еще на год.

Напрасно посланные Митридатом всадники дразнили римлян и вызывали их на схватку. Лукулл приказал не обращать на это внимания и заниматься своим делом. Теперь и Мурена перестал понимать полководца.

— Что ты медлишь? — говорил он ему. — Смотри, как бы мы с тобой не остались одни.

Лукулл на этот раз не объяснил своих намерений. Он только сказал:

— Плод не созрел!

Однажды какой-то понтийский всадник, действуя чересчур дерзко, угодил в ров. Консул приказал вытащить его и привести в свой шатер.

— Меня прислал Махар! — сказал варвар, озираясь.

Лукулл с трудом скрыл ликование.

— Я слышал о Махаре. Это, кажется, сын Митридата.

— Махар — владыка всех земель вокруг Меотиды. Ему подчиняются эллины Таврики. Скифы платят ему дань.

— Чего же хочет Махар?

Варвар наклонился и снял с ноги кожаный сапог. Засунув руку внутрь, он вытащил квадратик пергамента.

Лукулл взял его двумя пальцами и углубился в чтение.

— Чем ты докажешь, — спросил он, поднимая взгляд, — что послан Махаром?

— Своей жизнью, — ответил варвар.

Отослав варвара и приказав охранять его пуще зеницы ока, Лукулл вызвал Мурену.

Склонившись над картой дорог Понта, консул отыскал извилистую линию, соединявшую Кабиру с Команой.

— Поставь воинов здесь! — Он ткнул пальцем в то место, где линия изгибалась.

— Клянусь Геркулесом! — воскликнул Мурена. — Ты, кажется, дождался своего часа. А водь кое-кто считал, что ты просто оттягиваешь время.

Лукулл пожал плечами.

— Каждый живет по своей клепсидре. Сулла сказал бы, что она дается нам судьбой. Со стороны кажется, что капли застыли, а они льются. И только потомкам будет ясно, медлил я или спешил.

— Вы здесь, сыновья возмездия, и на ваших мечах — отблеск судьбы.

Эти выспренние слова, произнесенные к тому же, по-латыпи, заставили консула остановиться. Он спрыгнул с коня и подошел к старцу, преградившему ему путь.

Седой и сгорбленный, он мог быть принят за одного из тех отшельников, которые живут в горах, питаясь подаяниями.

— У кого ты научился моему языку? — удивился римлянин.

— Горе нетерпеливым, — молвил старец. — Пройдем в шатер, и ты узнаешь все по порядку.

Так они встретились, Ариарат и Лукулл, и провели в беседе всю ночь.

— Это было так давно! — вырвалось у Лукулла, когда он выслушал неторопливый рассказ старца.

— В мою пещеру не проникало солнце, — отозвался тот. — Год был днем. Кибела научила ждать. И вот меня посетил сын врага, и я принял его, как друга. Теперь я его вестник.