Пушинка в урагане (СИ)

Опс! Чуть было не утащил меня на тот свет милейший Петруша, с-с-с-светлая ему память…

– То-то я сейчас умираю с голоду. Сергей Петрович, а нельзя ли мне чего-нибудь съедобного, желательно мясного? И кофе покрепче?

– Крепкий кофе Вам нынче противопоказан, и вообще, я распоряжусь, что больному подавать можно, а от чего пока воздержимся. А сейчас к Вам придёт Её императорское величество Ирина Георгиевна. Но мы времени терять не будем, и измерим давление.

Боткин выставил на прикроватный столик замысловатый аппарат, и принялся прилаживать мою руку в массивный зажим.

– Что это, Сергей Петрович?

– Это, изволите ли видеть, Пётр Николаевич, новейший сфигмоманометр системы Самуила Зигфрида Карла фон Баш.

– Экая сложная конструкция!

– Ну, со временем кто-то усовершенствует аппарат.

– А почему бы Вам не усовершенствовать сей аппарат?

– Каким образом, позвольте Вас спросить?

– Довольно просто. Дайте мне лист бумаги и карандаш. Спасибо. Теперь смотрите: вот это манжета из прорезиненной ткани, которую надевают на руку чуть выше локтя. Это груша, через которую нагнетается, а затем спускается воздух. Это манометр для измерения давления, а это стетоскоп, для выслушивания тонов. Порядок действий таков: манжету надевают на руку и нагнетают в неё воздух. Затем воздух начинают плавно спускать и стетоскопом прослушивают тоны пульса, прижав головку вот сюда. Стетоскоп, кстати, должен состоять из головки с мембраной, принимающих звук, жёстких трубочек, играющих роль наушников и соединяющих их резиновых трубок. Отмечать следует верхнюю границу, когда появились биения пульса и нижнюю, когда звук биения прекратился.

– Гениально! Просто и эффективно. Но почему нужно отмечать верхнюю и нижнюю границу?

– Потому что норма занимает некоторую область, выше которой болезнь, но и ниже которой тоже болезнь.

– Резонно.

– Вот и установите пределы систолитического и диастолитического давления, напишите руководство по использованию аппарата, и запустите его в массовое производство.

– Я не могу этого сделать!

– Отчего же?

– Это не моя идея, а Ваша.

– Сергей Петрович, дорогой! Аппарат Вы будете делать не собственными руками. Два аппарата: не забудем стетоскоп. Исследования Вы будете проводить тоже не в одиночку. Записывайте привилей на Военно-Медицинскую академию, и дело с концом. Роялти будут течь в кассу академии. Представляете, какому количеству врачей нужны тонометры и стетоскопы? Миллионам по всему миру!

– А Вы…

– А вот моё имя не должно звучать нигде, и это категорическое требование.

***

Спустя неделю.

Пыхтящий от негодования Андрей принёс мне кипу газет, и отложил несколько из них рядом с основной кипой.

– Что-то любопытное, Андрей Ефимович?

– Очень синхронный залп в Вашу сторону, Пётр Николаевич.

– И кто на этот раз взял на себя функцию картечи?

– Граф Лев Николаевич Толстой.

– Знаю такого, как же не знать. Читал без удовольствия, но талант отрицать нельзя. Большая статья?

– Огромная, но важнейшее я очертил красным маркером.

Да-да! Маркеры, как и фломастеры давно запущены в производство и уже принесли в казну что-то около четырёх миллионов рублей. Так, что за газеты? Ага, «Русское слово», «Русские ведомости», «Телеграф», «Таймс», «Вся Москва», «Монд» и ещё десяток. Ага, статья одна во всех. Действительно, синхронный залп. Читаю только отмеченное, поскольку Толстой – писатель на любителя, как и Проханов в том, моём будущем.

Ладно, читаем:

«Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают – во-первых, то, что хороший царь есть только «un heureux hasard», a что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа…

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.»

Ничего особенного, тупая либерастическая хрень, памятная мне с середины восьмидесятых двадцатого века. Впрочем, надо признать, что для конца девятнадцатого века весьма звучно.

Что там возмутило Андрея во втором отрывке? Читаю: