Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

И все же не только (а если судить по «Дневникам» А. Н. Вульфа и его переписке — не столько) общие взгляды на политику сделали Алексея «милым приятелем» А. С. Пушкина. Шутливый, порой фривольный тон переписки поэта с автором «Дневников», многочисленность упоминаний в них (как в письмах, так и в «Дневниках») женских имен, говорит о том, что А. С. Пушкина с А. Н. Вульфом связывало дружеское соперничество за женские сердца, общие пирушки, где подобное соперничество обсуждалось, поражения и успехи в овладении вниманием столичных дам и провинциальных барышень.

Женщины, с которыми связывала А. Н. Вульфа судьба, неизменно оказывали на эту его судьбу самое непосредственное влияние.

Начало тому было положено, по всей видимости, материнской настойчивостью и волей. Даже в детстве он видел больше мягкости и ласки со стороны отца, который — по словам А. П. Керн, сохранившимся в ее дневнике — «нянчился с детьми и варивал в шлафроке варенье», в то время как мать «гоняла на корде лошадей или читала Римскую историю»²². Прасковья Александровна не терпела возражений, «была довольно холодна к своим собственным детям, была упряма и настойчива в своих мнениях, а еще более в своих распорядках, наконец, чрезвычайно самоуверенна и как нельзя больше податлива на лесть»²³. «Хотя чувство родительское прекрасно и священно, но власть родительская далеко не благотворна в большинстве случаев, — рассуждала позже А. П. Керн, хорошо знавшая П. А. Осипову. — Она (власть. — Н. П., С. Э.) направляется часто не на воспитание детей, по их способностям и влечениям, а по своим соображениям: устраивает им карьеру, не спросясь их желаний и наклонностей...»²⁴

«Я привык видеть в моей матери не что иное, как строгого и неумолимого учителя, находившего всякий мой поступок дурным и не знавшего ни одного одобрительного слова», — записал А. Н. Вульф в 1827 г.²⁵. Неожиданно осознав уже в юношеском возрасте ценностность материнской любви (которой ему самому в известном смыле недоставало, несмотря на огромное внимание к нему Прасковьи Александровны), он разразился целой филиппикой в адрес тех матерей, которые «отказываются у нас от воспитания, отдавая детей своих на произвол нянек» и лишая себя «тем самым чистейших наслаждений»²⁶. Для 22-летнего юноши, мечтающего о карьере (или, скорее, исполняющего желание матери и культивирующего в самом себе карьерные интенции), почитание заботы о детях чистейшим, наслаждением выглядит перед условным читателем «Дневников» несколько неожиданным: о том ли думать молодому дворянину, у которого вся жизнь впереди?

Меж тем, если судить по тем же «Дневникам», Прасковья Александровна не лишила себя в полной мере этого наслаждения. Именно поэтому, должно быть, о матери, имя которой не раз встречается на их страницах (и на которую, кстати сказать, Алексей был внешне похож — «лицо продолговатое, довольно умное, нос прекрасной формы»²⁷), — сын думал всегда с почтением. Именно ей, как он сам признавался, он «обязан первыми успехами в науках», а затем получением университетского диплома. Впоследствии Алексей никогда не испытывал никакого душевного сомнения в правильности поступков матери, хотя и ощущал все время зависимость от ее опеки. По закону П. А. Осипова должна была немедленно передать управление имениями и всеми семейными средствами Алексею (он был старшим, первенцем) или одному из других сыновей (у П. А. Осиповой было три сына и две дочери), едва они стали совершеннолетними²⁸. Однако она следовала давно укоренившейся в России традиции, предоставлявшей женщине право оставаться главной распорядительницей семейного имущества при взрослых детях²⁹. Поэтому в «Дневниках» А. Н. Вульфа столь часто упоминается ее имя: сын, даже удаленный от родного села Тригорского многими верстами пути, оставался зависимым от решения матерью чуть ли не всех своих жизненных вопросов, от финансовых до нравственных.