Пушкин

Курсы Куницына широко освещали многие вопросы, занимавшие его слушателей. Он провозглашал «право свободно объяснять свои мысли другим». В учении о власти Куницын определял строгие границы «законности»: «Властитель подлежит законам, им издаваемым». Это положение стало руководящим для Пушкина в дальнейшем развитии его политических воззрений.

Но если можно считать несомненным широкое и благотворное воздействие Куницына на образование политических воззрений Пушкина, не следует усматривать в юном поэте склонностей к юриспруденции и государствоведению. Картина раннего развития Пушкина дорога нам в своей подлинности, ибо ею определяется и рост его поэтического дарования. Следует поэтому установить наряду с безусловным интересом лицеиста Пушкина к словесности, истории, поэтике, искусствам такое же безразличие его к правоведению и финансам, а вместе с ними и к школьной логике. Сам Пушкин открыто заявлял о своей антипатии к «силлогизмам», «правам и налогам», получал самые низкие баллы по энциклопедии, политической экономии, статистике, считался по классу Куницына «крайне не прилежным». Это подтверждает и свидетельство Комовского, что Пушкин «не любил наук политических».

Следует признать, что отчасти виновна в этом сама система преподавания. Неразработанность в то время учебных программ приводила к тому, что один Куницын представлял целый юридический факультет, даже с некоторой примесью философского. В обязанность «профессора нравственных наук» входило чтение логики, психологии, этики, права естественного, народного, гражданского, публичного, уголовного, римского, политической экономии и финансов. Неудивительно, что под грузом столь многочисленных дисциплин Куницын очень скоро охладел к своей работе и от широкого воспитания мысли своих слушателей понемногу перешел к простому требованию заучивать наизусть его записки: «При ответах на его вопросы не позволялось изменять ни единой буквы; от этого в тех именно предметах, где наиболее должны были изощряться разумение и способность свободно изъясняться, мы обращались в совершенные машины…»

Рядом с образами наставников и товарищей в лицейской биографии Пушкина мелькают подчас и девичьи облики. Пушкин не был грубо чувственен, как нередко писали о нем современники. При несомненной страстности его порывистой творческой натуры, он связывал обычно свои романы с живыми эстетическими впечатлениями. Наталья Кочубей и Бакунина, изящная и культурная молодая француженка Мария Смит, жена историографа Екатерина Андреевна Карамзина, красавица-актриса крепостной труппы — вот объекты его юношеской влюбленности, вполне достойные вдохновлять его раннюю любовную лирику.

Согласно лицейским преданиям, «первой любовью» Пушкина была дочь видного государственного деятеля александровского времени — Наталья Викторовна Кочубей; в набросках автобиографических записок Пушкина знакомство с ней отнесено к 1812-1813 годам. Об этой девушке можно отчасти судить по позднейшей характеристике, данной ей Пушкиным:

Беспечной прелестью мила…

Их встречи происходили у синего мраморного обелиска в честь побед Румянцева — у того кагульского памятника, который Пушкин неоднократно описывал в стихах и прозе. Возможно, что раннее лицейское стихотворение «Измены» посвящено Наташе Кочубей.

Осенью 1815 года на лицейских балах появилась сестра одного из воспитанников, Екатерина Павловна Бакунина. «Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи», вспоминал впоследствии Комовский. Сохранившиеся позднейшие портреты Бакуниной передают тонкость черт и задумчивость взгляда, пленившие Пушкина и его товарищей. Но поклонение не выходило из плана поэтических мечтаний — Бакунина состояла фрейлиной при дворе и была значительно старше своих лицейских рыцарей.

Увлечение это вызвало к жизни замечательные лирические произведения Пушкина — целый цикл его любовных стихотворений, в которых глубокий тон неизведанного чувства выражался и в новой для него поэтической форме — элегии. Примечательно, что в дневнике Пушкина 1815 года восхищение Бакуниной переплетается с элегическими стихами Жуковского, тщательно выписанными юным влюбленным в качестве эпиграфа к собственным признаниям:

«Он пел любовь, но был печален глас.
Увы! он знал любви одну лишь муку!
Жуковский.

Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной».