Пушкин

Новые опыты Карамзина и Жуковского подвергались яростным нападкам и в театральных памфлетах Шаховского. После постановки осенью 1815 года «Липецких вод», с оскорбительной карикатурой на Жуковского, сторонники Карамзина объединяются для общей борьбы. Возникает «Арзамас». Порядок заседаний нового содружества представлял живую пародию на собрания академий, масонских лож, литературных обществ типа «Беседы». Потешные и даже озорные приемы арзамасской процедуры вызывали немало нареканий, которые весьма убедительно отвел Вяземский: «В старой Италии было множество подобных академий, шуточных по названию и некоторым обрядам своим, но не менее того обратившихся на пользу языка и литературы».

Эти события вызывают отзвук в стенах лицея и привлекают к себе самое пристальное внимание Пушкина. С первых же своих шагов в литературе он ощущал себя приверженцем поэтического авангарда, с малых лет чувствовал себя оруженосцем боевых талантов, объявивших непримиримую войну литературному застою и реакции. Вот почему он с особенным интересом стал следить за объединением сил карамзинской группы, когда от разрозненных партизанских набегов обновители стиля перешли к регулярным действиям и дружно построились в боевую фалангу.

Поэт-лицеист очертя голову кидается в битву. Уже под 28 ноября 1815 года он вносит в свой дневник запись о чествовании Шаховского Шишковым и выписывает целиком сатирическую кантату Дашкова на «Шутовского». 8 декабря он пишет эпиграмму.

Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков.

К концу года относится и большая запись о Шаховском, который осуждается за «холодный пасквиль на Карамзина» и за скучную композицию «Липецких вод». Наконец, в послании к Жуковскому, написанном осенью 1816 года, Пушкин выступает с развернутым боевым знаменем соратника «арзамасцев» против «диких лир» и «варяжских стихов».

Пушкин навсегда сохранил глубокое уважение к стилистической реформе Карамзина и через двадцать лет писал: «К счастью, Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова».

Через несколько дней после отъезда трех писателей из Царского Пушкин пишет письмо Вяземскому — «любезному арзамасцу», «грозе всех князей стихотворцев на Ш», жалуясь на свое лицейское заточение, препятствующее ему «погребать покойную Академию и «Беседу» — губителей российского слова».

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ (1792-1878).

Портрет маслом Х. Рейхеля (1817)

«Арзамасцы» оценили эту непримиримость молодого поэта; в том же 1816 году Пушкин был избран в их содружество под остроумным прозвищем «Сверчка» в знак того, что, еще находясь в стенах лицея, он уже оживлял своим звучанием современную поэзию.

Вскоре происходит сближение Пушкина с негласным главою «Арзамаса» — Карамзиным. На лето 1816 года историк поселяется в Царском Селе. Незадолго перед тем Пушкин получает письмо от Василия Львовича с указанием «любить и слушаться» Карамзина: «Советы такого человека послужат к твоему добру и, может быть, к пользе нашей словесности. Мы от тебя много ожидаем». Пушкин принял совет Василия Львовича, вполне отвечавший его собственным склонностям, еще в «Городке» (1814 г.) среди его любимых авторов назван Карамзин.

Поэт лицеист стал постоянным посетителем историографа. «В Царском Селе всякой день после классов прибегал он к Карамзиным из лицея, проводил у них вечера, рассказывал и шутил, заливаясь громким хохотом, но любил слушать Николая Михайловича и унимался, лишь только взглянет он строго или скажет слово Катерина Андреевна…»

Жена историка (ей было в то время тридцать шесть лет) произвела на Пушкина неотразимое впечатление. Единокровная сестра князя Вяземского, она отличалась необычайной красотой. «Если бы в голове язычника Фидиаса могла блеснуть мысль изваять Мадонну, то, конечно, он дал бы ей черты Карамзиной в молодости, — писал Вигель. — Как паж Керубино о графине Альмавива, я готов был сказать о ней «как она прекрасна и как величественна!» А душевный жар, скрытый под этою мраморною оболочкой, мог узнать я только позже».

Е. А. КАРАМЗИНА (1780-1851), жена историка.

С портрета маслом неизвестного художника.

Увлекающаяся натура Пушкина не могла устоять перед силой такого очарования. Влюбленный мальчик с детской непосредственностью излил свое чувство. Письмо было адресовано Карамзиной, и она показала его мужу.

Оба расхохотались и, призвавши Пушкина, стали делать ему серьезные наставления. Пушкин стоял перед ними, как вкопанный, потупив глаза, и вдруг залился слезами…»