Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Конечно, я ни в чем не замешан, и если правительству досуг подумать обо мне, то оно в том легко удостоверится. Но просить мне как-то совестно, особенно ныне; образ мыслей моих известен. Гонимый шесть лет сряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в глухую деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость истинным его достоинствам, но никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции – напротив. Класс писателей, как заметил Alfieri более склонен к умозрению, нежели к деятельности, и если 14 декабря доказало у нас иное, я желал бы вполне и искренно помириться с правительством, и, конечно, это ни от кого, кроме его, не зависит. В этом желании более благоразумия, нежели гордости с моей стороны.

С нетерпением ожидаю решения участи несчастных и обнародования заговора. Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя. Не будем ни суеверны, ни односторонни – как французские трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира.

Пушкин продолжает свою линию поведения, Он рассчитывает, что и это письмо станет известно «правительству», он говорит в нем откровенно, «искренно», рассчитывая в этой ситуации на ту искренность «молодого» царя, которая вообще свойственна молодости. Ведь они с Николаем почти сверстники (Николай родился в 1796 году). Но нигде он не «подличает», не выгораживает себя.

Два момента привлекают внимание в этом письме. Это ясно выраженная мысль поэта о неприятии им так называемых «возмущений и революций». Это в самом деле политическая мудрость поэта, который не видит в такого рода действиях разрешения основных противоречий жизни, о чем не задумывались его друзья-декабристы.

И второе. Это великолепная отсылка, взгляд на эту реальную жизненную и историческую трагедию со стороны культуры, литературы. Не к односторонности позиции культуры классицизма (французские трагики), которая так или иначе, но склоняла свою голову перед властью и истиной государства, призывает Пушкин, но «взглядом» Шекспира он хочет все это рассмотреть, то есть для него важен более объективный, спокойный и в итоге точный подход к тому, что позднее будет названо первой русской (дворянской) революцией. Свою пушкинскую меру оценки социальных потрясений, также с оглядкой на Шекспира, он производит в «Борисе Годунове».

3 марта 1826 г. П. А. Плетневу. Из Михайловского в Петербург.

Карамзин болен! – милый мой, это хуже многого – ради Бога успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты. Гнедич не умрет прежде совершения «Илиады» – или реку в сердце своем: несть Феб. Ты знаешь, что я пророк.

Как видим, Пушкин опять обращается к своему пророческому дару, трактуя его совершенно серьезно, как возможность предвидеть будущее и свое, и других людей, а также свершение многих других событий. Исходя из этой его внутренней убежденности, по-иному воспринимается его стихотворение «Пророк», написанное в этом же году, которое обращено прежде всего к нему самому и во многом снижает патетику его текста и делает содержание стиха более прикладным и приземленным.

Конец апреля-начало мая 1826 г. П. А. Вяземскому. Из Михайловского в Москву.