Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Замечено также, что «смена научной парадигмы всегда сопровождается сменой ключевой метафоры, вводящей новую область уподоблений, новую аналогию» [4, 15], «метафора… учит превращать мир предметов в мир смыслов» [4, 19]. Используя эту параллель между метафорой и новой парадигмой действительности, можно утверждать, что Пушкин — это фиксация смены парадигмы всей русской культуры, которая продолжается и по сию пору. В целом его художественный мир, тип его творческого сознания обозначил переход русского способа эстетического освоения действительности с уровня архаически-ограниченного, примитивного в определенной степени подхода, на уровень сложных мыслительных и эстетических ассоциаций, новых интуитивных прозрений. Его метафора отражает усложнение художественного сознания, определяющегося в русской культуре пушкинской эпохи, что достаточно быстро подтвердится явлениями других художников — Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова, Лескова и множества других.

Пушкин в своем творчестве, в своем поэтическом языке соединил колоссальное количество предметов (признаков предметов), явлений (признаков явлений), процессов (как природных, так и социальных, психологических, ментальных, национально-культурных и всяческих иных), обнаруживая между ними еще не замеченные и не увиденные прежней литературой сходство и близость.

Его метафоры «спали» во вместилище русского языка и не были распространены в поэтической практике. По крайней мере, русская допушкинская поэзия в основном использовала такую очевидную форму метафорического языка как прямое сравнение, почти видимое всеми; торжествовало проакцентированное авторами сопоставление и нахождение связей между предметами и явлениями мира по очевидным признакам сходства.

Пушкин работает совершенно на иной глубине русского языка. Если прежняя традиция, особенно прошедшая через летописную линию, через памятники древнерусской литературы, не дает нам примеров метонимии, сложных сопоставлений предметов и проявлений по признакам, отсутствующим в данностях объективного мира, то Пушкин спускается туда, где он должен подчас опираться на архаические формы мифологического мышления (в русской традиции), и там обнаруживать эту связь и это соединение, которое и порождает его метафору.

Пушкин не только преодолевает архаику прежней литературной традиции и модернизирует содержание и формы современной ему словесности, но он легко использует и живые, работающие элементы прежних литературных эпох. Эта универсальность отличала его от самых блестящих представителей русской литературы того времени. Это нашло выражение и в способе создания метафор.

Мы говорим сейчас о метафоре не просто как об инструменте описания и «украшения» описываемой действительности, хотя в ряде случае именно в такой своей функции она и выступает, — нас интересует совершенно иной пример организации и порождения метафор, какой мы обнаруживаем у Пушкина. Это метафоры как бы расширительного свойства, которые могут и не присутствовать в каждом тексте, но сами по себе, качеством своей структуры они организуют все пространство создаваемого художником мира. И именно что не только в художественном отношении. Эта метафора выступает как эпистемологическая модель воспроизведения действительности, ложащаяся в основание всех построений гения — его художественных текстов, исторических взглядов, собственно философии. Но художественная природа метафоры как некой изначальной модели пронизывает все иные его дискурсы.

Сошлемся на суждения известного американского философа Ричарда Рорти, который писал: «Именно образы, а не суждения, именно метафоры, а не утверждения определяют большую часть наших философских убеждений. Образ, пленником которого является традиционная философия, представляет ум в виде огромного зеркала, содержащего различные репрезентации, одни из которых точны, другие — нет. Эти репрезентации могут исследоваться чистыми неэмпирическими методами. Без представления об уме как огромном зеркале понятие точной репрезентации не появилось бы. Без этого представления картезианско-кантовская стратегия философского исследования — стратегия, направленная на получение все более точных репрезентаций посредством, так сказать, осмотра, починки и полировки зеркала, — не имела бы смысла» [Цит. по: 5, 259].

У Пушкина есть отрывок, не вошедший в окончательный текст поэмы «Граф Нулин», где он пишет как раз о сравнении. Прочтем это место: