Пушкин и декабристы

«Счастливее, чем Андрей Шенье, - я заживо слышу голос вдохновения» (XIII, 278).

Фраза примечательная: Пушкин счастливее казненного французского поэта, но и он - «заживо…»; среди веселых языковских дней и ночей возникают мысли и строки, прежде - зимой - не слышные: некоторая усталость, раздражение; такого болдинского обилия стихов, как в начале года, не наблюдаем, - зато проступают контуры «Пророка» и гневное «Так море, древний душегубец…». Мысль, что заберут, не снимала легкой насмешливости, творческого порыва; но теперь возникает другое опасение:

Забудут: «Незабавно умереть в Опоческом узде».

Вяземский советует написать царю, тем более что следствие окончилось. Пушкин отвечает 10 июля: «Твой совет кажется мне хорош - я уже писал царю, тотчас по окончанию следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда: но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдал-

379

ся, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру. Впрочем, черт знает» (XIII, 286).

Повод для прошения - старый, как в прошлом, 1825-м: плохое здоровье, варикозное расширение вен. На имя Николая I составляется послание - «С надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием ‹за давнее «легкомысленное суждение касательного афеизма»› и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом)» (XIII, 283).

Вяземский найдет это обращение к царю недостаточно горячим, слишком уже отличающимся от множества просьб, написанных в те месяцы на высочайшее имя со слезами, мольбой, сильнейшим выражением верноподданнических чувств. Пушкин же, получив упрек Вяземского вскоре после приговора декабристам, ответит: «Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы» (XIII, 291).

В те печальные летние месяцы - среди казней, каторжных приговоров, тюремных сроков, ссылок, надзора - Пушкин держится с прекрасным достоинством свободного человека.

В его прошении говорится о расстроенном здоровье, «роде аневризма», из чего выводится необходимость ехать лечиться в чужие края. Прежде чем это послание медленно (как полагается, по инстанциям - через псковского губернатора, а затем генерал-губернатора) - двинулось к престолу, оно было сопровождено медицинской справкой, подтверждавшей, что проситель не лжет и болен в самом деле; справку, как видно, потребовал добрый псковский губернатор фон Адеркас, и по дате, которая выставлена на ней, мы узнаем, когда прошению был дан «официальный ход».

Дата - 19 июля 1826 года. Задержимся на этом дне.

Пушкин в Пскове встречается с лекарем, провожает Языкова.

Шесть дней назад на кронверке Петропавловской крепости казнили пятерых декабристов - но об этом, видимо, еще не знает даже губернатор фон Адеркас. Только 24 июля Пушкин прочтет в «Северной пчеле» ¹ и через несколь-

¹ «Северная пчела», 1826, 17 июля, № 85. Сообщено А. Г. Петровым.

380

ко дней запишет, на листке, возле стихов «Под небом голубым страны своей родной…»: «Узнал о смерти Р. П. М. К. Е.».

19 июля еще не вышли - через несколько дней появятся - газеты с перечислением осужденных в каторгу, и Пушкин прочитает: «Пущин, Кюхельбекер, Александр Бестужев, Василий Давыдов, Никита Муравьев, Волконский, Якушкин, Лунин…» еще ряд знакомых или хорошо известных. Заочно - Николай Тургенев. «Повешенные повешаны, - напишет Пушкин через три недели, - но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна…» Во всеподданнейшем докладе Верховного уголовного суда содержались обвинительные формулировки, легко применимые к поэту (распространение «возмутительных сочинений», полное или неполное знание «сего умысла» и т. п. ¹).

19 июля 1826 года из Петербурга в Новоржев выедет коллежский советник Александр Бошняк и фельдъегерь Василий Блинков с открытым листом (то есть ордером) на «арестование и отправление Пушкина куда следует, буде бы оказался действительно виновным».

«ОТКРЫТОЕ ПРЕДПИСАНИЕ»

Александр Карлович Бошняк - очень важный человек в истории тех лет, однако ни в одном официальном документе его имя не было прямо обозначено: только один раз косвенно (в «Донесении Следственной комиссии») - «агент графа Витта». Впервые об этих людях будет громко объявлено с парижской кафедры шестнадцать лет спустя - 7 июня 1842 года. Адам Мицкевич, в последней лекции «второго курса» своего чтения о славянских литературах, расскажет: