Пушкин и декабристы

Дальше один за другим обозреваются три главных «состава» государства преобразованного: сначала - народ. Фразу как бы начинает историк, просвещенно иронизирующий («победа… бороды и кафтаны»), но заканчивает - «сам народ», насмехающийся над историком и ему подобными «обритыми боярами» (выражение чисто народное) ¹. Тут уже видно столь раскрывшееся в поздние годы особенное умение Пушкина смотреть на предмет то со своей стороны, то с чужой колокольни; то - на Пугачева, то «Пугачевым»: только что принизив «бояр» народным мнением, в следующей фразе уж снова говорит в их пользу - «новое поколение… привыкало к выгодам просвещения».

«Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения. Гражданские и военные чиновники более и более умножались; иностранцы, в то время столь нужные, пользовались прежними правами; схоластической педантизм по-прежнему приносил свою неприметную пользу. Отечественные таланты стали изредка появляться и щедро были награждаемы. Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия правительства были выше собственной его образованности, и добро производилось ненарочно, между тем как азиатское невежество обитало при дворе» (к этому месту примечание Пушкина: «Доказательство тому царствование безграмотной Екатерины I, кровавого злодея Бирона и сладострастной Елисаветы»).

¹ В 1831 г. в «Рославлеве»: «Народ, который тому сто лет отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову» (VIII, 152).

82

Народ с его мнением и «упорным постоянством» больше не появляется; хотя о нем говорится, но он сам «безмолвствует»: нет ни Булавина, ни Пугачева.

Второму составу - «новому поколению, воспитанному под влиянием европейским», то есть «обществу» - внимание куда большее, потому что Пушкин сам из этого состава. Тут впервые появляется один из главных мотивов работы - «просвещение», «выгоды просвещения».

Пушкин и в этих строках тонко меняет углы наблюдения: то с высоты XIX века на XVIII, то с «низин» XVIII на себя: «чиновники, иностранцы, схоластический педантизм» - слова, произносившиеся в 1820-х годах с оттенком отрицания, здесь, наоборот, звучат одобрительно. Позже Герцен напишет о XVIII веке как о времени, когда «поэты воспевали своих царей, не будучи их рабами», и когда еще «великой революционной идеей была реформа Петра» ¹.

После народа и общества третий и последний «состав» - правительство. Кажется, Пушкин не жалеет красок, сближая уровень просвещения царского дворца и деревенской избы: в хижине упорное постоянство «суеверия», во дворце - «суеверная точность подражания», там - «бороды и русский кафтан», тут «азиатское невежество». Но так как исторический толчок уже дан, развитие продолжается, и новые случайности не могут отменить мощного движения, но могут лишь наложиться на него.

«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон».

Центральная мысль всего сочинения и вообще для Пушкина одна из важнейших: просвещение - здесь не просто доза культуры, принятая обществом, это и экономика, и литература, и знания, и быт, это - уровень развития.

Развитие, просвещение неминуемо ведет к свободе. Из дальнейшего видно, что Пушкин разумеет под «народной свободой» одновременно свободу политическую и освобождение крестьян. Петр не только вводил просвещение, но на примере Англии, Голландии и других стран мог видеть,

¹ А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах., т. VII. M., Изд-во АН СССР, 1956, с. 192.

83

что просвещение приводит к существенным переменам в управлении.

Мысль эта, понятно, принадлежала не одному Пушкину - целой эпохе, целому мыслящему слою. «Человек, - записывает Рылеев, - от дикой свободы стремится к деспотизму; невежество причиною тому. ‹Затем› человек от деспотизма стремится к свободе. Причиной тому просвещение» ¹.

Однако подобные соображения нисколько не смущали Петра: «Доверяя своему могуществу и презирая человечество», он был уверен, что не скоро его просвещение обратится против его самовластия. Но Пушкину - как это будет видно далее - кажется, что время, отпущенное потомкам Петра для просвещенного самовластья, кончается; что через сто лет после Петра настал час свободы, «неминуемого следствия просвещения» ².

«История представляет около его всеобщее рабство. Указ, разорванный кн. Долгоруким, и письмо с берегов Прута приносят великую честь необыкновенной душе самовластного государя: впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось» ³.