Пушкин и императрица. Тайная любовь

«Ты богоматерь, нет сомненья…» – пишет Пушкин в 1826 г. Отсюда и мольбы «Рыцаря бедного» – «Деве Марии»: «Он имел одно виденье в первой юности своей» (то есть в Лицее). Отсюда и рисунки – облаченного в средневековые латы (!) юного «козака» в рукописи «Полтавы». (Ср. образ «Рьцаря бедного», прославляющего «Свет небес, святую Розу» Лицея.)

Итак, поэма обращена к утраченной «стихородице» – Музе Пушкина?

2. «МАЗЕПА»

Сей ангел, сей надменный бес…

«Онегин»

Отвечая критикам «Полтавы», Пушкин признает: «[…] заглавие поэмы ошибочно, и что, вероятно, не назвал я ее «Мазепой», чтобы не напомнить о Байроне, справедливо, но тут была и другая причина: эпиграф. Так и «Бахчисарайский фонтан» в рукописи назван был гаремом, но меланхолический эпиграф, который, конечно, лучше всей поэмы, соблазнил меня» (XI, 159).

Итак, в рукописи поэма называлась «Мазепа».

Второе: «меланхолический» эпиграф из Байрона сопряжен, по какой-то ассоциации, с эпиграфом из Саади: «Многие, как и я, посещали сей фонтан… иных уж нет – иные странствуют далече». – Ср. финал «Онегина»

Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.

Обратимся вновь к авторским комментариям «Полтавы».

«…Прочитав в первый раз в «Войнаровском» сии стихи:

Жену страдальца Кочубея
И обольщенную их дочь, —

Я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства». Как известно, поэма Рылеева вышла в свет в начале 1825 г. Пушкин прочел ее 9 апреля 1825 г., о чем писал Вяземскому из Михайловского.

В 1830 г. в «Опровержениях на критики и замечаниях» читаем о Мазепе далее: «Однако ж какой отвратительный предмет! Ни одного доброго, благосклонного чувства… Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня».

Итак, не Полтавская битва и не Петр I увлекли Пушкина. Чью же «глубокую трагическую тень, набросанную на все эти ужасы», видел поэт, создавая поэму?

Как известно, историческая наложница гетмана – Матрена Чуйкевич – благополучно возвратилась из ссылки. В заключительных же стихах «Полтавы» мы читаем:

Но Дева грешная – преданья
О ней молчат – ее страданья,
Ее судьба, ее конец
Непроницаемою мглой
От нас закрыты…

Как видим, вопреки исторической Матрене Чуйкевич и жизненным фактам М. Волконской, Пушкинской «Марии» нет в живых, и обстоятельства ее кончины сокрыты от современников.

Вернемся к эпиграфам «Полтавы». Первый эпиграф из «Мазепы» Байрона:

«Мощь и слава войны
Вероломные, как и люди, их суетные поклонники,
Перешли на сторону торжествующего царя» —

вошел в первое издание поэмы.

Второй, оставшийся в рукописи, был более объемен:

«Пока день, более мрачный и страшный,
И более памятный год
Не предадут кровопролитию и позору
Еще более могущественное войско и более
Надменное имя.
Толчок для одного – удар молнии для всех».

Выбор эпиграфов для «Полтавы» говорит о том, что Пушкина в 1828 г. волновали определенные ассоциации: более памятный год – то есть не 1712, а 1812-й, и не 1725 – год смерти Петра, а 1825 – год смерти Александра I («толчок для одного – удар молнии для всех») – то есть 1826 г. Именно поэтому на полях рукописи «Полтавы» – виселицы с повешенными декабристами.

[…] И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы твердо стал,
И над землей сошлися новы тучи,
И ураган их…

Приведенные стихи «Лицейской годовщины» 1836 г. оборвались рыданиями поэта…

Но «суетных поклонников» нового царствования уже не интересовали Наполеон и Александр I, а тем более войны Карла ХП, и потому «Полтава» – «самое оригинальное» произведение Пушкина – не имело успеха. Точно так же, как «Онегин и весь его причет надоели публике», по словам Пуш-кина. (Предисловие к VII гл. «Евгения Онегина» 1827 г.)

Но в Европе думали иначе. В Англии – «отечестве карикатуры и пародии» – через несколько месяцев после выхода в свет 2-го издания «Полтавы» – в 1832 г. – современники увидели скотчи Л. Бродли «Mazeppa», вновь напомнившие о «Байроне и предметах важных»: привязанный к лошади – «Реформе» «Мазепа», споткнувшись о дерево «Западных интересов», – падает в «Революционный поток»…