Приехал в Москву лишь в марте 1829-го. И тотчас к ней, к Катеньке. Однако какая дурная весть – его Ушакова помолвлена! По семейному преданию, Пушкин, узнав «плоды своего непостоянства», растерянно воскликнул: «С чем же я-то останусь?» И получил от чужой невесты достойный ответ: «С оленьими рогами!»
Но время Аннет Олениной безвозвратно миновало – с «ангелом Рафаэля» произошла непостижимая метаморфоза: небесное создание вдруг превратилось в капризное и жеманное существо. И тогда на «царственный трон», воздвигнутый в сердце поэта, вновь взошла Екатерина.
И вот здесь, быть может, единственный раз в жизни, Пушкин предпринял несвойственные ему действия: собрал «компромат» на своего соперника и предоставил его батюшке невесты – Николаю Васильевичу Ушакову.
Претендент на руку и сердце Катеньки – князь Александр Долгоруков, закаленный в жарких схватках войны 1812 года, а в ту пору – адъютант военного министра Горчакова, был на пятнадцать лет старше невесты. Числил себя писателем и даже поэтом (позднее он издаст сборник сочинений в прозе и стихах).
«Старшая Ушакова идет, говорят, замуж за Долгорукова… Однако помолвка еще не объявлена».
Свадьба Катеньки считалась делом почти решенным – Василий Львович, дядюшка поэта, был в курсе всех московских судьбоносных событий.
И однажды, в его доме на Старой Басманной, за праздничным столом собрались в одночасье все участники классического «треугольника».
«Вот тебе новость. Кн. Долгорукой не женится на Ушаковой. Ему отказали; но причины отказа мне не совсем известны. Говорят, будто отец Ушаков кое-что узнал о нем невыгодное. Невеста и бывший жених в горе… Жаль бедной девицы и жаль, что родители ее поступили в сем случае неосторожно и позволили дочери обходиться с женихом слишком ласково».
«Трудясь над образом прелестной Ушаковой…»
Какие сведения раздобыл Пушкин, порочащие достоинство и честь жениха, история об этом умалчивает, но поэт достиг желаемого – в руке Екатерины князю было отказано. Можно было спокойно вздохнуть… и продолжить, как ни в чем не бывало, посещения ушаковского дома на Пресне. Иногда до трех раз в день! Вновь возобновились игривые ухаживания (в том числе и за младшей, Елизаветой), дружеская пикировка, рисунки в альбомах сестер, памятные подарки. Екатерине, накануне ее дня рождения (третьего апреля 1829 года ей исполнялось двадцать лет) поэт преподносит только что увидевшую свет его новую поэму «Полтава». Подписывает: «Екатерине Николаевне Ушаковой от Пушкина». Ставит дату – «1 апреля» – и подчеркивает ее, надо полагать, отнюдь не случайно.
В тот же первоапрельский день, день веселья и розыгрышей, поэт запечатлел на альбомной странице Катеньку в полный рост, с обернутым вкруг шеи длинным шарфом (видимо, Екатерина Николаевна к шарфам питала особое пристрастие), с лорнеткой в руке. И снабдил рисунок поэтической строчкой: «Трудясь над образом прелестной Ушаковой…» Возможно, трудились над портретом сообща и Екатерина, и Пушкин – слишком характерны оба рисовальщика.
Все было почти так же, как и той прежней счастливой весной. Казалось, мир и покой вновь воцарились в растревоженной душе Катеньки. Но испытания для нее только начинались, и не дано было предсказать юной Сивилле ход дальнейших событий…
Почти одновременно – в тот же месяц и в тот же год! – Пушкин переступил заветный порог дома на Большой Никитской. Но какие удивительные превращения происходят вдруг с самим поэтом: остроумный, веселый, непринужденный – в семействе Ушаковых; робкий, даже застенчивый – в гостях у Гончаровых!
«Карс, Карс!»
Две избранницы, две очаровательные московские барышни непостижимым образом (и довольно долго!) сосуществуют в сердце поэта. Но мира быть не могло. Сестры Ушаковы – против сестер Гончаровых, вернее, против одной, младшей, Наталии. Война была объявлена.
Свидетелем тех давних баталий стал альбом Елизаветы Ушаковой, счастливо сохранившийся до наших дней. Каким только нападкам ни подвергалась бедная Натали, как только ни высмеивали ее сестрицы Ушаковы, дав волю своим злым язычкам! Один из рисунков в альбоме (кто был его автором – Катерина или Лиза – уже не узнать) запечатлел Натали в весьма комичном виде: с носовым платочком в руке, в каких-то несуразных туфлях, стоящей в луже слез. Рисунок сопровождался целым «монологом» от имени плачущей «героини»: