Ссыльный декабрист Д. И. Завалишин (и, разумеется, не он один) припомнит также комедии молодого Крылова, которые сочинялись ещё до басен и тогда же частично запрещались: «Ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на правительство. Всё и все были беспощадно осмеяны, начиная от главы государства до государственных учреждений и негласных советников».
Белинский же, один из подозреваемых в «неискренности», один из
Итак, было неясно, какого же Крылова хоронят? Официально-добродетельного или народно-насмешливого?
На похоронах Крылова — тень Пушкина, эхо 1837-го.
«Литературная дрянь» — отсюда рукой подать до разговора с Корфом (1848 г.) — где и покойному Пушкину досталось.
Поэт погиб. Но его по-прежнему любили и читали; осуждали и поучали.
Это было надёжным признаком бессмертия.
Заключение
В течение десяти последних лет — в Москве, Петербурге, Михайловском, во время странствий по России, за три болдинских осени — Пушкин закончил «Евгения Онегина», «Полтаву», «Домик в Коломне», «Медного всадника», «Анджело», «Маленькие трагедии», «Сказки», «Повести Белкина», «Путешествие в Арзрум», «Капитанскую дочку», «Историю Пугачёва».
Он сочинил более двухсот стихотворений, среди которых десятки шедевров.
Сверх того, осталось множество незавершённых стихов, напечатанных, написанных или начатых статей, очерков, исторических сочинений, дневниковых записей, автобиографической прозы, — не говоря о сочинениях других авторов, которые были ободрены, поощрены, стимулированы Пушкиным.
Пушкин выполнил взятый на себя обет — просвещать, облагораживать народ, страну своим творчеством. В историческом состязании с «властью роковой» —
Он и не сомневался, что его стихи когда-нибудь пройдут «по всей Руси великой», но высшие творческие вершины, высшее счастье были достигнуты самой высокой ценой. И поэтому наряду с «Памятником» и другими сочинениями, где вся прожитая жизнь предстаёт как великий, благородный подвиг в стихах, прозе, письмах последних лет немало горьких откровений:
«Очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть — от полиции. Того и гляди, что… чёрт их побери! у меня кровь в желчь превращается» (
Особой автобиографичностью отличается заметка Пушкина о Баратынском (
«Первые юношеские произведения Баратынского были некогда приняты с восторгом. Последние, более зрелые, более близкие к совершенству, в публике имели меньший успех. Постараемся объяснить причины».
Наше право — мысленно подставить имя Пушкина вместо Баратынского — кажется несомненным (тем более что заметка не была опубликована при жизни Пушкина и в сущности похожа на страницу из дневника).
Пушкин называет три причины разлада поэта с публикой.
«Первой должно почесть самое сие усовершенствование и зрелость его произведений. Понятия, чувства 18-летнего поэта ещё близки и сродни всякому; молодые читатели понимают его и с восхищением в его произведениях узнают собственные чувства и мысли, выраженные ясно, живо и гармонически. Но лета идут, юный поэт мужает, талант его растёт, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те. А читатели те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни».
Всё здесь — о Пушкине, «суд глупца и смех толпы холодной».
Казалось бы, странно, что «читатели те же, и разве что сделались холоднее»,— ведь на свет явились новые, юные читатели?
Однако, наблюдая спешащую толпу, разнообразных германнов, которым «некогда шутить, обедать у Темиры…», поэт как бы вторит Чаадаеву (в «Былом и думах»): «А вы думаете, что нынче ещё есть молодые люди?»
С лучшими же из
«Вторая причина есть отсутствие критики и общего мнения… Класс читателей ограничен, и им управляют журналы, которые судят о литературе как о политической экономии, о политической экономии как о музыке, то есть наобум, понаслышке, безо всяких основательных правил и сведений, а большею частию по личным расчётам».