Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

А. Н. Бахметев родился в 1798 году; уже после смерти Пушкина он стал гофмейстером, попечителем Московского университета, скончался в 1861 году. 28 июля 1829-го, то есть через год после истории с «Гавриилиадой», Бахметев женился на Анне Петровне Толстой (1804—1884), дочери графа Петра Александровича Толстого — того самого, кто фактически возглавлял расследование насчёт «Гавриилиады». По всей вероятности, именно у П. А. Толстого его зять мог скопировать пушкинский документ: важный сановник, один из самых близких к царю людей, Толстой, разумеется, был знаком с содержанием письма, хотя и запечатанного в его присутствии. Располагал ли П. А. Толстой подлинником пушкинского послания от 2 октября или только копией, сказать невозможно. Заметим, однако, что семье генерала были не чужды литературные интересы и привязанности. Сын П. А. Толстого, Александр Петрович (сыгравший, как известно, заметную роль в жизни Н. В. Гоголя), был с Пушкиным коротко знаком, ходили слухи, что у него имеется собрание «хороших стихов» поэта[264]. Наконец, сам А. Н. Бахметев живо интересовался Пушкиным: в 1828 году он путешествовал за границей, возвратился оттуда не ранее 1829-го. Любопытно, что будущий тесть, П. А. Толстой, извещал его (1/13 января 1829 г. из Москвы): «Пушкин здесь — я его не видел». В том же архиве А. Н. Бахметева есть и другие письма, свидетельствующие о литературном и человеческом интересе Бахметева к Пушкину[265].

Таким образом, положение Бахметева, его интересы, а также «физическая невозможность» в XIX столетии скомпоновать, подделать подобный текст — всё это позволяет определить сделанную им копию письма к царю — как важнейший документ для изучения биографии и творчества поэта[266].

Текст письма к царю таков:

«Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной.— Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мною в 1817 году.

Повергая себя милосердию и великодушию царскому есмь Вашего императорского Величества верноподанный

Александр Пушкин.

2 октября 1828. С. Петербург».

Отсутствие обращения к царю и «непушкинская» орфография слов «верноподданный», «Гавриилиада» — обычный вид расхождения между подлинником и копией; основной смысл письма безусловно сохранён.

Первая фраза письма уже была оценена выше: поэт беседует только с царём. Как бы продолжая разговор в Кремле 8 сентября 1826 года, Пушкин смело признаётся в опасном поступке, в то же время поэт в сильных выражениях порицает свою «шалость»: здесь также перекличка с аудиенцией 1826 года, когда речь шла о стихах «Кинжал» и других прежних сочинениях, а Николай брал с автора слово — больше «не шалить».

Прямая откровенность Пушкина была его сильным оружием в диалогах с высшей властью: это неплохо понял П. И. Миллер, позже сопоставляя беседы поэта с царём, Милорадовичем и Бенкендорфом. Однако искренность Пушкина в эти моменты не переходила известного рубежа; он никогда не забывался и не считал даже дружески расположенных важных собеседников «своими людьми». Мы помним, что в 1820 году, когда Милорадович требовал признания в опасных стихах, Пушкин, записывая свои бесцензурные сочинения, в одном или нескольких случаях не рискнул представить доброжелательному генералу уж очень крамольные строки[267].

Во время первой беседы с Николаем поэт также не пускался, конечно, в слишком откровенную исповедь и ни словом не обмолвился о «Гавриилиаде».

Подобная же предосторожность — и в письме 1828 года по поводу этой поэмы.

Пока Пушкин «запирался» перед Временной комиссией и приписывал поэму умершему автору, он датировал своё знакомство с нею 1820 годом (то есть временем непосредственно перед высылкою из столицы). В письме же к царю, признавая собственное авторство, поэт всё же отодвигает его на четыре года от настоящей даты: действительно, если «Гавриилиада» сочинена в 1821 году — значит, ссылка на юг «не помогла». Зато сочинение 1817 года заслуживает снисхождения как «грехи юности»; к тому же за них автор уже и наказан в 1820-м!

Итак, признание, смелая откровенность — и при том недоверчивая осторожность. Всё та же неоднократно отмеченная двойственность: необходимая защита от двоедушия и двоемыслия власти!

Уже говорилось, что извинение, покаяние за «Гавриилиаду» Пушкину далось тем легче, что он в этот период и позже уже иначе, более сложно, осмыслял проблемы веры, религии, церкви.