Пушкин. Изнанка роковой интриги

Вполне признанный и вполне конформный московский пушкинист рассказывал, как ему десятилетиями с трудом удавалось что-либо напечатать только потому, что он не служил в Пушкинском Доме, где его считали чужим. Инакомыслящие пушкинисты подвергались остракизму. Известны судьбы пушкинистов, разбросанных по провинциальным пединститутам. В свое время этим молодым исследователям навесили ярлык диссидентов, одним не давали защитить диссертаций, состарили их в безвестности, других лишили кафедр. В результате творческая мысль увяла, продвигаясь лишь в фактических деталях. На научной конференции в Пушкинском Доме по книге «Малая Земля» один видный пушкинист, как вспоминает Л. Гинзбург, сравнивал художественную прозу Брежнева с прозой Пушкина[514]. «Бойтесь пушкинистов!» – заявил Маяковский. Впрочем, ему-то самому лучше бы бояться маяковсковедов.

Кто не мог вынести этого засилья серости, бежал: М. Гофман, А. Онегин, Л. Домгерр, пушкинисты третьей волны, оказавшиеся в европейских и американских университетах. Теперь, когда мы заканчиваем последнюю книгу трилогии «Узник России» о Пушкине, которому всю жизнь не давали выехать за границу и формировали из него писателя, сподручного власти, ясно, что хватило бы, пожалуй, материала на четвертый том: «Узник Пушкинского Дома».

В семидесятые годы, когда в Советском Союзе была принята доктрина о новой мировой экспансии коммунизма, к ней был приспособлен и Пушкин. Г. Макогоненко в 1973 году писал об участии поэта в благородном деле русификации всего мира. Говоря об актуальных проблемах пушкиноведения, он заявил «о поставленной историей задаче решать общечеловеческие вопросы с позиций национального опыта и провозглашать на форуме западноевропейской мысли русское слово, русскую мысль»[515].

Пушкинистикой занимались чекисты, развивая Институт русского языка имени Пушкина в Москве, имевший в разных странах восемь финансируемых из центра филиалов. Через институт распространяли советскую идеологию на все континенты, и органы готовили своих помощников из наивных иностранцев – любителей поэзии Пушкина. Студенты (я встречал многих в разных странах) рассказывали про навязчивые собеседования в процессе обучения с пушкинистами в штатском.

Что важнее для Пушкина (да и для нас) в принципе: национальное или общечеловеческое? Писателя прозападной ориентации при жизни перевоспитывали, а после смерти не раз превращали в антизападника. Более двухсот произведений Пушкина, включая мелкие, написаны на французском. Язык этот был средством европеизации, связывал Пушкина с культурой Франции. «Русские, – говорил в 1831 году Стендаль, – копируют французские нравы, но всегда с опозданием лет на пятьдесят. Ныне они переживают век Людовика XV»[516].

Приходится добавить: не только французские.

Любимое Пушкиным выражение «чужие краи» есть перевод из байроновского «Дон-Жуана». Александр Тургенев писал Томасу Муру: «Пушкин, образовавшийся на Байроне». Тургенев представлял Муру Пушкина в качестве главного байроновского переводчика в России. Вот мысль, высказанная маркизом де Кюстином: «Человек этот отчасти заимствовал свои краски у новой западноевропейской школы в поэзии… Так что подлинно московским поэтом я его еще не считаю»[517]. Запад в широком смысле был для Пушкина важнейшим фактором существования от начала до конца жизни, и для пушкинистов тоже. Много автографов сохранилось благодаря тому, что попали на Запад, были подарены Пушкинскому Дому или куплены.

При этом, как раньше Пушкина, в советское время не выпускали за границу пушкинистов. Илья Фейнберг рассказывал, как он униженно просил в 1956 году С. Михалкова и К. Симонова, отправлявшихся от Союза писателей с пропагандистской миссией в Англию, навести там справки у потомков Пушкина о его пропавшем дневнике. Фейнбергу не дали съездить в просоветскую Эфиопию, и он всерьез изучал предков Пушкина, гуляя в Москве мимо Университета дружбы народов имени Лумумбы. Там, в скверике, пушкинист пришел к заключению, что эти студенты похожи на Пушкина[518].

После смерти Пушкин стал выездным, его начали вывозить за границу. Постепенно сложился новый жанр пушкинистики. Вот названия трудов для примера: «Пушкин на Западе», «Пушкин за рубежом», «Пушкин в Японии», «К вопросу о знакомстве Пушкина с культурой и общественной жизнью чехов и словаков» и даже «Приемный сын Кавказа». Когда железный занавес опускался над страной, печатались крылатые изречения вроде: «Для Пушкина-поэта не было ни географических, ни исторических границ»[519]. Писали, что поэт «перерос национальные и исторические границы»[520]. И это была правда: ведь он не смог их пересечь.

В свое время профессор и цензор Александр Никитенко, узнав о смерти Пушкина, воскликнул: «Бедный Пушкин!.. Тебе следовало идти путем человечества, а не касты…»[521]. Он не мог представить себе, что путем человечества (так называемого «прогрессивного», конечно) Пушкина тоже поведут по указаниям сверху.