Пушкин. Изнанка роковой интриги

Среди семи опубликованных в «Северной звезде» 1829 года за подписью An стихов было пять текстов Пушкина о любви (имеются их автографы), одно стихотворение Петра Вяземского и, наконец, упомянутое обрезанное стихотворение, которое позже назовут «К Чаадаеву». Пушкин тогда заявил в письме протеста: «Другие мне вовсе неизвестны» – во множественном числе. Если бы ему не принадлежало одно лишь стихотворение Вяземского из опубликованных семи, он бы сказал «другое». А он сказал «другие», выходит, оба? Далее возмущенный Пушкин писал: «Г-н An. собрал давно писанные и мною к печати не предназначенные стихотворения и снисходительно заменил своими стихами те, кои не могли быть пропущены цензурою». Борис Томашевский делал решительный вывод: «Эти слова могут относиться лишь к одному стиху: в послании «К Чаадаеву» стих «Минуты вольности святой» заменен другим: «Подруги, сердцу дорогой»… Таким образом, в этих словах Пушкина мы находим прямое признание, что послание Чаадаеву писано им»[327]. Согласитесь: если это и признание Пушкина, то вовсе не прямое, но аргумент пушкиниста изящный и убедительный.

Давайте обратим внимание на другую часть письма поэта: «Однако, как в мои лета и в моем положении неприятно отвечать за свои (в черновике у Пушкина тут вычеркнуто важное слово «уничтоженные». – Ю.Д.) прежние и за чужие произведения, то честь имею объявить г-ну An., что при первом таковом же случае принужден буду прибегнуть к покровительству закона». Принадлежат Пушкину стихи «Любви, надежды, тихой славы…» или нет – он равно возмущен самой публикацией. И грозится судить того, кто его уничтоженные стихи выдает за действенные.

Вдумаемся в слово «уничтоженные». Именно это еще одно краткое доказательство, на которое никто из полемистов до сих пор не обратил внимания. И оно кажется решающим. Пушкин зачеркнул слово «уничтоженные», чтобы не высвечиваться, – ведь сразу ясно, о чем речь. Чего вдруг поэт уничтожает стихи? Значит, в них было либо что-то опасное, либо мысли, от которых он хотел отказаться.

В коллективных примечаниях сотрудников Пушкинского Дома к сборнику «Пушкин в воспоминаниях современников» (1974) говорится: «Принадлежность этого стихотворения, широко известного в списках, Пушкину в настоящее время является установленной». При переиздании этого показалось недостаточно, и добавлено: «Твердо установлена»[328]. Если бы пушкинисты успокоились, доказав это, говорить нам сейчас было бы не о чем. Но это был этап большой кампании, цель которой – заставить поэта идти в ногу с новым временем и нести красное знамя.

Главное партийное стихотворение

Ситуацию в какой-то степени помогает понять большая статья наркома просвещения Анатолия Луначарского, открывающая первый том советского полного собрания сочинений Пушкина (1930), где Луначарский объясняет политику партии по отношению к поэту: Пушкин после революции был некоторое время под подозрением, но теперь мы его проверили, и он может строить светлое будущее вместе с нами. Однако «пушкиноведение… надлежит еще переоценить со специальной точки зрения литературоведения марксистского». «Каждое зерно, имеющееся в пушкинской сокровищнице, даст социалистическую розу»[329]. «К Чаадаеву» и было одним из таких зерен, которые надо было по команде наркома превратить в красные розы.

На первых порах, как ни удивительно, и среди марксистов-ленинцев были пушкинисты, говорившие об этом стихотворении как «о некоторых отдельных мелких явлениях пушкинской поэзии… о показательности для общественной психологии того времени сравнения ожиданья вольности с ожиданием любовницы»[330]. Это сравнение, конечно, было непростительной ошибкой Пушкина.

Однако на это закрыли глаза, и комментарии «К Чаадаеву» стали писаться шершавым языком плаката. В десятитомном собрании сочинений (1977) Пушкин, по тому же Томашевскому, превращен в агитатора, горлана, главаря: «Это одно из наиболее популярных политических стихотворений Пушкина, сыгравших большую агитационную роль в кругу декабристов»[331]. Странным образом эту фразу слово в слово находим у других пушкинистов, например ЯЛ. Левкович[332]. Плагиат? Скорее, утвержденная формула, которую авторы механически переписывали друг у друга, чтобы не уклониться, не дай бог, от генеральной линии. Стихотворение называется «программным», иллюстрирует взгляды Пушкина как выразителя идей первого, по Ленину, этапа русского освободительного движения. «Заключительные стихи, – писал Томашевский, – призывали к подвигу, который каждый осмыслял как революцию».