Пушкин как наш Христос

Мы – люди лицемерные («Нет ли луку? Потрем глаза» – «Нет, я слюней помажу»), мы люди двуличные, мы готовы кадить этой власти, требовать от нее чего-то, лишь бы она нас не трогала, мы готовы откупаться от нее. И когда мы говорим, что любим ее, нам верить не следует. «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мертвых». Но вот одного у нас у всех не отнять – это глубокого, глубоко запрятанного нравственного чувства, той нравственной легитимности, той нравственной санкции, которую мы или даем им, или не даем.

И вот как только мы перестанем ее давать, тут же сразу «кровь хлынула из уст и из ушей». Тут очень странная закономерность. Но закономерность эта, безусловно, есть. Народ не просто гигантская амеба, которая сегодня кричит: «Ура, наш царь! Да здравствует Борис!», а завтра: «Да здравствует царь Дмитрий Иванович!» – нет. Это все-таки темная, лицемерная, жестокая, фальшивая, какая хотите, но это сила, которая в определенный момент вдруг безмолвствует.

И тогда ничего не поделаешь. Тогда кранты. Вот это удивительное пушкинское прозрение о том, что вся власть в России принадлежит только этой загадочной нравственной легитимности, когда –

Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.

Это, конечно, и фальшивое мнение, и покупающееся мнение, и часто меняющееся, и, более того, это мнение народа, который ни за что не хочет отвечать, который вечно делегирует свои права кому-то.

Но однажды вдруг наступает момент, когда он безмолвствует, когда вдруг в нем просыпается вот это вечное нравственное начало. И тогда с ним невозможно сделать ничего. И тогда после этого сразу Минин и Пожарский. И тогда высочайший взлет народного вдохновения и конец смуты, и начало нового этапа российской истории.

Вот страстная вера Пушкина в то, что этот темный, фальшивый, малый, как мы, мерзкий, как мы, – какой угодно – народ все-таки обладает непрошибаемым нравственным чувством и владеет правом отозвать свою любовь, когда ему надоедает эксплуатация, – вот это, пожалуй, и есть самый светлый оставленный нам урок.

Мы можем сказать, что мы и малы, и мерзки, но иногда мы начинаем безмолвствовать, и тогда все становится правильным. И в этом залог того, что Пушкин с нами; всегда же мы верим в то, что наш Христос встретит нас на небесах, как все христиане надеются встретиться во Христе, так все русские начиная с Гоголя надеются встретиться в Пушкине. Пушкин это тот человек, который явится в полном своем развитии через двести или триста лет. Эти двести и триста лет от нас бесконечно отодвигаются. Но тем не менее мы знаем, что наше будущее – Пушкин. И это дает нам радость и уверенность.

Вопросы

У вас сразу появились вопросы? Вспомним, как

сказано Христом: «Откроюсь не искавшим меня». Пушкин очень редко открывается профессиональным пушкинистам, как Христос – профессиональным священникам. Он, как правило, открывается людям, которые думают над ним самостоятельно, поэтому у нас с вами хорошие шансы.

Что будет с нашей культурой в ближайшие 10 лет?

Будет Пушкин, это ее неизбежное и светлое будущее.

Хотелось бы услышать ваше мнение на тему: Пушкин как персонаж «Евгения Онегина».

Блистательный вопрос! Пушкин как персонаж «Евгения Онегина», собственно, задан уже одним из отброшенных эпиграфов: «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение». «Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной». «Я был озлоблен, он угрюм». Пушкину присуща живая злоба, иногда даже арапское бешенство, а вот хладнокровное пренебрежительное угрюмство ему чуждо.

Я думаю, что Пушкин оттеняет Онегина именно тем, что он в связи со своей удивительной способностью любить всех и любит всех. Это совершенно верная мысль Синявского: Пушкин любит всех. Он вмещает всех героев своего текста. Чем ярче герой, даже если он злодей, тем больше любит его Пушкин. Он восхищается ими. Пушкин любит всех, Онегин не любит никого. И это очень наглядно. Пушкин все время говорит «мой Ленский», «моя Татьяна» и даже «мой Онегин». Онегин ни о ком не может сказать ничего подобного.

При жизни Пушкина Гоголь сказал о нем как о национальном поэте. То есть Пушкина при жизни отлили в бронзе?

Да нет. Это не в бронзе, конечно, что вы… Наоборот, сказать «национальный поэт» – это значит в огромной степени принизить его. Тургенев, напротив, доказывал, что мы узко трактуем Пушкина, мы видим в нем слишком национальное, тогда как на самом деле надо любить его всемирность, его европейскость, его открытость и так далее.