Протагонист в «Пире во время чумы», безусловно, Председатель. Но, как совершенно точно заметил Рассадин, а до него еще Непомнящий, композиционно лучшее стихотворение русской литературы – «Песня Председателя». Все сходятся, от Ходасевича до Цветаевой в том, что лучшего лирического шедевра не порождала русская литература.
«Песня Председателя» зажата между «Жалобной песней Мери» и появлением священника. За Предесдателем нет правоты. Председатель говорит священнику: «Святой отец, оставь меня». И вот этот-то как раз самое страшное. За лучшим текстом в русской литературе нравственной правоты нет. Но тем не менее мы понимаем и то, что изложенная в нем истина не окончательна. Правда Пушкина не в гордом презрении к смерти и не в милосердии, а в зависании между этими двумя полюсами. И тот, кто между ними болтается, из того никогда ничего не получится. Грубо говоря, тот, кто в России знает, как жить, на самом деле ничего не понимает и проживет неправильно.
Вспомним этот гениальный текст, который так соблазнителен, который неотразим как всякий соблазн.
И дальше эти четыре страшных ямбических удара:
За этим гениальным текстом стоит страшная моральная неправота. Потому что произносит его тот самый Вальсингам, который только что на коленях «труп матери, рыдая, обнимал».
И вот в этом, в кураже над гробом, в вечном сомнении в упоении, в этом лежит высшая мудрость Пушкина. Упивайся и всегда помни, что ты при этом не прав. Как это еще объяснить – я не знаю. Для этого, наверное, нет формулировки. Собственно, лучшая формула русской жизни это и есть упоение и раскаяние. Может быть, поэтому самое знакомое нам состояние – это похмелье. Состояние, в котором замечательно сочетаются память о вчерашнем восторге и нынешнее горькое покаяние. Кстати говоря, и Пушкин всегда считал это состояние весьма нравственно благотворным, а потому впадал в него весьма охотно.
Есть еще одна очень важная пушкинская заповедь, которая и есть основа вот этой странной русской христологии, русской версии христианства, – Пушкин прожил жизнь в тяжелейшем сомнении, более того, в уверенности в некоторой неправильности и своего образа жизни, и своих взглядов, Пушкин прожил в твердом убеждении, что где-то есть другие правильные люди, настоящие люди.
А сам он считал, что живет неизвестно как, неизвестно зачем, «дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» – и после этого, когда митрополит Дроздов бездарной, прости Господи, рукою поправляет эти стихи и говорит:
Пушкин отвечает на это, на мой взгляд, убийственной иронией, хотя некоторые почему-то трактуют эти стихи очень серьезно.