Пушкин как наш Христос

Тайная недоброжелательность, разлитая в воздухе и персонифицированная в образе этой старухи, так же естественна в нашем воздухе, как влага в Петербурге. Невозможно вдохнуть, чтобы не принять дозу этой тайной недоброжелательности. Те немногие мазохисты, которые иногда вступают в дискуссии в Интернете, почему-то поражаются, почему на них сразу, после первого их слова выливается такое количество ненависти. А потому что «Пиковая дама» – главная карта русской литературы. И убить эту «даму» невозможно. Эта страшная старуха повсюду. Обратите внимание, что Пушкин заставляет свою «Пиковую даму» произносить довольно гадкие вещи даже о русской литературе. Когда она спрашивает своего внука: «Да разве бывают русские романы?» А прочитав эти русские романы, говорит: «Отошли это князю Павлу и вели благодарить». В то время как уже в России существует и сам Пушкин, и «Юрий Милославский» и недурные романы Лажечникова – было бы из чего выбрать. Нет. «Отошли князю Павлу и вели благодарить». Презрение, тайная недоброжелательность и здесь разлиты в воздухе.

Почему же нельзя убить старуху? Вот вопрос, которым задаются автор и герой. И получают ответ: потому что нельзя. Потому что это нравственная аксиома. Вот и все. Старуху, сколь бы отвратительна она ни была, приходится терпеть.

Как раз сейчас мне приходится десятиклассникам давать «Преступление и наказание», потому что это уникальный в своем роде роман, в котором действие завязывается в одной плоскости, сугубо умозрительной, теоретической, а разрешается в другой – бытовой, реалистической.

Достоевский ставит, в общем, теоретические вопросы. Можно ли ответить на теорию Раскольникова чем-нибудь вменяемым, чем-нибудь внятным? Нельзя. С точки зрения здравой логики, старуху надо убить обязательно. Алена Ивановна ужасная женщина, она третирует свою кроткую сестру Елизавету; кстати, а как же звали воспитанницу, которую третировала старая графиня в «Пиковой даме»? Для того чтобы мы уже окончательно получили архетипическую модель. Разумеется, Лизанька.

В обоих случаях это старуха, третирующая родню, старуха, дающая деньги в рост или, что еще хуже, утаивающая страшную денежную тайну. Старуха, которую ненавидит все ее окружение. Не случайно и Пушкин с такой брезгливостью пишет о постыдных тайнах туалета графини. С точки зрения теоретической, старуху не просто надо убить, это есть моральный долг всякого приличного человека. Но все последующие пять частей романа Достоевского на антропологическом уровне доказывают нам: нельзя. Нельзя, хотя и очень хочется. С убийством старухи в мир входит гораздо более страшное зло, чем старуха. И «Пиковая дама» тоже написана именно об этом.

Мы и рады бы уничтожить то отвратительное, что есть в нашей жизни. Но уничтожив это отвратительное, мы уничтожим в себе человеческое. И вся наша дальнейшая жизнь сделается бессмысленна. И будем мы сидеть в Обуховской больнице, бормоча: «Тройка, семерка, туз». Ну, правда, повезло и Лизаньке, она взяла себе воспитанницу и скоро будет такой же старухой.

Пушкинская мысль о том, что отвратительное убивать нельзя, потому что иначе мы убьем в себе человеческое, теснейшим образом связана с другой пушкинской мыслью, тоже заповеданной нам и тоже глубоко христианской в своей сущности. Это мысль о неприемлемости, постыдности, губительности бунта. Русский бунт для него бесмысленен и беспощаден. Хотя нам очень бы хотелось приписать Пушкина к любым ниспровергателям режима. Как, черт возьми, как это соблазнительно! Как Христа приписывали к революционерам на французских баррикадах. Ужасно хочется приписать Пушкина к декабристам. Как замечательно в свое время говорила Тамара Габбе: «Книга Милицы Васильевны Нечкиной «Пушкин и декабристы» замечательна тем, что в ней нет ни Пушкина, ни декабристов, но есть одно огромное И на семьсот пятьдесят страниц». Ужасно хочется это И растянуть, ужасно хочется привлечь Пушкина на свою сторону.

Но, к сожалению, это невозможно. Никакой русский бунт у Пушкина никогда не получает оправдания. Скажу больше, ситуация бунта, наиболее наглядно отраженная в «Медном всаднике», не только отвратительна, но и неизбежна, и она будет неизбежна ровно до тех пор, пока русская государственность будет состоять из этих двух составляющих: хладный гранит, угнетающий болото, и само это болото, подавляемое гранитом. Между ними нет ни контакта, ни диалога, они существуют независимо друг от друга. Сто лет гранит давит на болото, раз в сто лет порабощенная стихия бунтует и сносит всех, в первую очередь неповинных. Таких, как несчастный Евгений и его возлюбленная, живущая в маленьком домике на острове.

Вот в этом-то и есть пушкинское понимание стихии. Стихия неуправляема и не права. Я не сказал бы, что это аристократический взгляд на проблему, хотя, разумеется, у аристократа есть не убеждения, а предрассудки, и Пушкин эти предрассудки защищает. Но здесь дело не в сословном предрассудке. Здесь дело в ином.