Пушкин как наш Христос

В этот час гений садится писать стихи…
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.

Вот это совершенно справедливо. Гений больше делает для литературы, перечеркнув написанное и отправившись в гости, нежели выдавив из себя четыре никому не нужные строчки. Великолепная праздность, великолепная легкость отношения к труду – вот это как раз в Пушкине есть. Более того, любые попытки заставить Пушкина работать на благо отечества, как мы помним, заканчивались чем-то вроде отчета о саранче:

Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела,
Все съела
И вновь улетела.

И более точного отчета о борьбе с саранчой не мог бы выдумать никто, ведь так оно и было.

Есть еще одна очень существенная заповедь, которая осталась у нас от Пушкина, вот это, пожалуй, заповедь самая трудная к исполнению. Мы прекрасно помним стихотворение «Коварность», обращенное к Александру Раевскому, мы знаем, почему оно к нему обращено, мы знаем механизм появления Онегина, правда, к сожалению, многие из нас по-прежнему думают, что Онегин – это лишний человек, страдающий титан, умница, которому вдруг, именно потому что он умен, надоело предаваться однообразным наслаждениям, и вот он вдруг вырос над породившей его средой.

Ничего подобного. На самом деле, если мы вчитаемся в роман, мы заметим удивительную особенность – Пушкин никогда, если он сам называет свое произведение, а не когда публикаторы дают ему имя, Пушкин никогда не называет вещь в соответствии с главной идеей, пушкинская мысль, как правильно пишет Синявский, всегда съезжает по диагонали. «Капитанская дочка» не про капитанскую дочку. «Пиковая дама» не про пиковую даму. И уж конечно «Евгений Онегин» не про Евгения Онегина.

Евгений Онегин не более чем спусковой механизм сюжета, персонаж, с которым автор намерен свести счеты, потому что ему надели молодые бездельники, считавшие себя выше его. Он решает им показать, кто на самом деле чего-то стоит. Весь роман – это отчаянная и вполне удавшаяся попытка свести счеты с молодым хлыщом, выдающим себя за что-то.

Нужно заметить, что Евгений Онегин во всей галерее российских лишних людей наиболее неприятная личность. Мало того, что это, грубо говоря, дурак, который знает из «Энеиды» два стиха и в конце письма может поставить «vale», что современный школьник интерпретирует как обращение к некоей Валентине, потому что он и этого не знает.

Евгений Онегин – «ученый малый, но педант» именно потому, что он может потолковать о Ювенале, которого сроду не читал. Евгений Онегин не может дочитать до конца ни одной книги и «полку с пыльной их семьей» задергивает «траурной тафтой». «Труд упорный» литературный ему тошен. «И ничего не вышло из пера его».

Более того, это хладнокровный убийца, который убивает Ленского единственно из страха перед совершенным ничтожеством – «вмешался старый дуэлист; // Он зол, он сплетник, он речист», но если он такая дрянь, то почему же ты так его боишься? Тем не менее страх перед ним оказывается сильнее любых нравственных тормозов, и, как совершенно справедливо на этот раз замечает Писарев, из этого мы видим, что Онегин – человек безнадежно пустой и совершенно ничтожный.

Я уж не говорю о том, как он поговорил с Татьяной, «очень мило поступил с печальной Таней наш приятель», замечает автор, и трудно не понять этой авторской ремарки.

Так вот, совершенно очевидно, что главным героем романа ни при какой погоде не мог быть Евгений Онегин. Главная героиня романа, протагонистка, о которой сам Пушкин говорит, что у нее было десть женских прототипов и один мужской, – это, разумеется, Татьяна Ларина, в которой узнаем мы и собственно пушкинские черты, ту же прелестную способность писать французские стихи, ту же задумчивость, ту же совершенно иррациональную любовь к русской природе, ту же любовь к гаданиям, то же пугливое воображение, ту же женскую, даже гермафродитическую сущность, потому что иначе Пушкин не может быть так всевместителен: когда он пишет о Татьяне, он – Татьяна; и женственная, робкая, застенчивая природа поэта здесь дана как нигде.