Пушкин – либертен и пророк: Опыт реконструкции публичной биографии

Прямых свидетельств того, что Василий Давыдов собирался принять Пушкина в Тайное общество, а затем передумал, нет, но никогда Пушкин не подходил к заговору так близко, как в январе – марте 1821 года.

Неожиданно и безо всяких видимых причин общение поэта и декабриста пресеклось. Произошло это сразу после Пасхи 1821 года, пришедшейся на март. Можно предположить, что инициатором разрыва выступил Давыдов. Такое заключение подтверждается записью Горбачевского на полях его письма М. А. Бестужеву: «Его (Пушкина. – И. Н.) прогнал от себя Давыдов»[83]. Наиболее вероятной причиной разрыва нам представляется стихотворное послание поэта Давыдову ‹«Меж тем как генерал Орлов…»›, написанное сразу после Пасхальной недели 1821 года. Мы посвятили анализу этого стихотворения отдельную главу, здесь же необходимо отметить, что стихотворение сочетало политический либерализм с религиозным вольномыслием вызывающе кощунственного характера[84]. Послание, выдержанное в духе французского предреволюционного либертинажа, как и кощунственные поступки Пушкина в этом же духе на Пасху 1821 года, вряд ли пришлись по вкусу В. Л. Давыдову, которого современники характеризуют как человека, настроенного патриотически и даже простонародно[85].

Как человек, он мне не понравился, – свидетельствовал декабрист Н. В. Басаргин, познакомившийся с Пушкиным в это время. – Какое-то бретерство, самодовольство и желание осмеять, уколоть других. Тогда же многие из знавших его говорили, что рано или поздно, а умереть ему на дуэли[86].

IV

Отзыв Горбачевского о Пушкине, как уже указывалось выше, был полемической реакцией на «Записки» Пущина. В целом доброжелательные по отношению к Пушкину, они содержат несколько весьма критических оценок его поведения, например:

Между тем тот же Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Киселева и других: они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сделать ему знак, он тотчас прибежит. Говоришь, бывало: «Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом; ни в одном из них ты не найдешь сочувствия и пр.». Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь, – Пушкин опять с тогдашними львами! (Анахронизм: тогда не существовало еще этого аристократического прозвища. Извините!)[87]

Отзыв Пущина звучит особенно сурово еще и потому, что общество, в которое он помещает своего друга, отмечено «специальным» отношением к декабристам и декабристов к ним. Так, упомянутый Орлов (Алексей Федорович Орлов, 1786 – 1861) активно участвовал в подавлении восстания декабристов, с 1844 года был шефом корпуса жандармов и начальником Третьего отделения. Чернышев (Александр Иванович Чернышев, 1785 – 1859) – член Верховного уголовного суда по делу декабристов. Предлагаемые им приговоры отличались особой жестокостью; с 1832 года – военный министр. Киселев (Павел Дмитриевич Киселев, 1788 – 1872) – человек значительно более сложной репутации. Он дружил со многими декабристами, и вместе с тем именно он инициировал слежку за декабристами во Второй армии, которую фактически возглавлял. В николаевскую эпоху он возглавил Министерство государственных имуществ. Сосланные декабристы, ставшие после лишения дворянства «государственными крестьянами», находились в его ведении.

То, что Пущин помещает Пушкина в такую сомнительную компанию, свидетельствует о том, что он судит его ничуть не менее сурово, чем Горбачевский. При этом Пущин не ограничивается одним примером того, как Пушкин «изменял благородному своему характеру», а упоминает по крайней мере еще один: