Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Другой важный мотив, указывающий на сходство пушкинской драмы и романа де Лакло — отказ от легкого пути в соблазнении героини. Вальмон отказывается от первой представившейся ему возможности соблазнить госпожу де Турвель, потому что целью его является полнота обладания ее душой. Точно так же пушкинский герой отказывается от возможности соблазнить Дону Анну, оставаясь под именем Дона Диего. ДГ открывает ей свое настоящее имя (а также и то, что он — убийца ее мужа) для того, чтобы усилить кощунственный аспект соблазнения и заявить, что в нем «нет раскаяния». Истинной целью ДГ оказывается не соблазнение Доны Анны, а кощунственный вызов небесам.

И в этом отношении Дон Гуан совершенно следует за Вальмоном, для которого соблазнение госпожи де Турвель вовсе не главная задача. Истинную свою цель он формулирует следующим образом:

Вы знаете президентшу Турвель — ее набожность, любовь к супругу, строгие правила. Вот на кого я посягаю, вот достойный меня противник, вот цель, к которой я устремляюсь (19).

Соперником Вальмона, таким образом, оказывается вовсе не муж:

Эта женщина станет моей, я отниму ее у мужа, он только оскверняет ее; я дерзнул бы отнять ее у самого бога, которого она так возлюбила ‹…› Поистине, я стану тем божеством, которое она предпочтет (23).

Итак, главное для Вальмона — кощунственное стремление добиться того, чтобы госпожа де Турвель сделала его своим «божеством», предпочтя его, Вальмона, тому, с кем он не боится вступить в состязание. Вот почему легкое соблазнение его не привлекает.

Совпадают у Пушкина и Шодерло де Лакло также некоторые второстепенные сюжетные мотивы. Так, не имеющая аналога у Мольера пушкинская сцена у Лауры восходит к сцене у куртизанки Эмилии в «Опасных связях». Подобно Дон Гуану, Вальмон появляется у Эмилии неожиданно и заставляет ее отвернуться от соперника. (Правда, Вальмон не убивает его, как Дон Гуан, а «смертельно» напаивает.)

Это сходство мотивных структур обоих произведений — как в основном, так и во второстепенном — служит, по нашему мнению, веским свидетельством генетической зависимости пушкинского «Каменного гостя» от «Опасных связей» Шодерло де Лакло.

Не будет преувеличением сказать, что Пушкин не просто хорошо знал роман де Лакло, но что это было одно из литературных произведений, оказавших значительное воздействие на его интеллектуальное развитие[517]. Хотя он познакомился с романом в ранней юности, первые упоминания приходятся на 1828–1829 годы — в отрывке «‹Гости съезжались на дачу›» и в письме А. Н. Вульфу от 27 октября 1828 года («Тверской Ловелас С. — Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает» — XIV, 33). Помимо этих, прямых упоминаний, Л. И. Вольперт, тщательно исследовавшая тему «Пушкин и Шодерло де Лакло», усмотрела влияние «Опасных связей» на пушкинский «‹Роман в письмах›» (1829) и сделала вывод о том, что роман де Лакло служил своеобразным фоном игрового поведения самого поэта[518]. Основываясь на замечательных наблюдениях Л. И. Вольперт, можно утверждать, что интерес к «Опасным связям» приобрел особенную остроту в тот период пушкинской жизни, который непосредственно предшествовал написанию «Каменного гостя».

Роман де Лакло продолжает традицию литературного либертинажа, введенную образом мольеровского Дон Жуана. Отметим, прежде всего, что из мольеровской драмы в «Опасные связи» переходит дидактическая составляющая. Немотивированный, казалось бы, финал романа, в котором Вальмон гибнет на дуэли, а его наперсница по пороку, маркиза, теряет свою красоту и богатство, роднит это произведение с «deus ex machina» финала мольеровской драмы[519]. Но Лакло, во многом наследуя Мольеру, строит характер своего «либертена» совершенно иначе, чем предшественник: рационализм и лицемерие героя пьесы уступают место сочетанию сентиментальности и искренности с жесткостью. Эсхатологический финал, который у Мольера казался несколько искусственным, представлялся естественным в романе Лакло. Общий для героев Пушкина и Лакло кощунственный характер поведения переходит границы антиклерикальной сатиры и гедонизма у Мольера и становится формой богоборчества, характерной для революционной эпохи — эпохи, идеологически связующей Пушкина и Лакло. В отличие от рационально и холодно мыслящего мольеровского Дон Жуана Вальмон, как и пушкинский ДГ, сентиментален. К героям Пушкина и Лакло можно отнести слова Мишеля Фуко, так определившего особенности либертинажа конца XVIII века по сравнению с предшествующей, мольеровской эпохой: «Либертинаж в XVIII в. — это такое применение разума, когда он отчуждается в неразумии сердца»[520].